Рассказы

Но Клебан вовсе не думал, что ему полегчает. Он чувствовал, что теряет всё больше нормальных человеческих черт; раньше он пытался бороться с этим, а потом поплыл по течению. Когда-то у него всё было четко и ясно: отдельно зависть, отдельно злоба, отдельно презрение. Теперь же ингредиенты смешались в один сплошной коктейль ненависти, требующей выхода. Но забрать никчемушные жизни коллег по «Антикварре» и сесть в тюрьму не казалось ему хорошим выходом. Его изнуренная не проходящей яростью душа обретала покой лишь вдалеке от города с его электронным ритмом, людскими толпами и чадящими в небо машинами – на проселочных дорогах, тянущихся от деревни к деревне, мимо полей, лесов, маленьких магазинчиков и одиноких заправок. Вот почему большинство их с Димычем экспедиций разворачивалось не в Москве, а в Подмосковье - в ущерб делу, но хотя бы в некоторое удовольствие.

Сейчас он направлялся в городок под названием Затока, защищенный от изуверских инноваций и диких набегов кочевых «россиян» скучной броней патриархальности. На пассажирском сидении лежал медный ставец, запакованный в непрозрачный пакет из гипермаркета. Ставец терпеливо переносил пробку, в которой приходилось тащиться, и Клебан охотно взял бы у него терпения взаймы… Хотя большинство дачников старается выезжать утром затемно, среди них немало лодырей и любителей поспать, и весь этот клуб обормотов заполонял магистраль. Клебан ощущал себя изгоем за рулем «Оки», но, по крайней мере, прочие автомобилисты избегали проявлять неуважение в его адрес. Достаточно было ему выставить в окно своё лицо, и ржавую малолитражку тут же принимали как равную. Лицо у Клебана не то чтобы большое или страшное, но ничего доброго в нем точно нет.

Через два часа унылого дерганья на первой передаче в дорожном просвете показался деревянный герб Затоки. Двести метров через пролесок – и началась фешенебельная часть города, представленная аккуратными, в бюргерском стиле, таунхаусами. За убогой церквушкой, безмятежно сияющей на солнце остатками купольной позолоты, Клебан повернул к центральной площади, к торговым рядам.

Семён Цыплаков пятнадцатый год работал в краеведческом музее, обосновавшись с семьей во флигельной пристройке. Ему Клебан отчетливо завидовал: человек нашел себя в этой жизни, он в ней не посторонний, он нужен, и он получает удовольствие от любимой работы. После исторического факультета Цыплаков единственный не пошел ни в ФСБ, ни в торговлю, а стал именно тем, на кого учился. Да, он получает гроши и живет во флигеле музея, но живет в ладу с миром и в мире с собой. При том в качестве эксперта он намного квалифицированнее, чем носатый, с огромными ушами Саргосян. Его память непостижимым образом хранила в себе бессчетное множество фактов, дат и событий, в том числе и таких, про которые и в энциклопедиях не говорится… Вдобавок, Цыплаков отлично разбирался в ценах на objects d’art, и, в отличие от Оганеса, был кристально честен.

«Купить, что ли, дом здесь? – задумался Клебан. – Съехать к чертям из Москвы, всё равно ее уже не осталось – такой, какой я ее помню». С каждым приездом в Затоку эта идея обязательно его посещала, но потом он возвращался в мегаполис, и всё катилось дальше привычной колеей…

«Съеду, обязательно съеду, - впервые пообещал он себе. - В Москву буду кататься по праздникам. Если меня и здесь не отпустит, то не отпустит нигде. Но здесь должно отпустить».

***

- Что ж, ты правильно угадал, - сказал Цыплаков, вертя в пальцах тускло-желтый ставец. – Это сделано здешним мастером. Начало шестнадцатого века. Но только ты исходил из ошибочной предпосылки.

Во флигеле стоял специфический, свойственный деревенскому жилью кисловатый запах, смешанный с печным дымом и старой книжной бумагой. Несмотря на тесноту, Цыплаков умудрился оборудовать себе «кабинет» - отгородил шкафом угол два на полтора метра. На остальной территории хлопотала по хозяйству его жена Валентина. Как и обычно, Клебан вручил ей коробочку конфет и бутылку полусладкого белого вина.

Двое детей Цыплаковых допоздна учились в воскресной школе.

- В смысле – из ошибочной?

- Герб на ставце – это не герб Затоки. У нее, впрочем, тогда и не было герба. Видишь, на нем меч и палица? Это геральдический символ воеводы Затокинского, Громовласа, а фраза «…обратно не взыщи» – его девиз. Убери-ка его с глаз подальше, у меня аж кровь в жилах стынет от этого ставца.

- Никогда не слышал о Громовласе, - Клебан бережно завернул ставец в Анькин пакет из-под туфлей.

- О нем мало кто слышал. Я и сам знаю всего ничего. Случайно в архиве наткнулся на именную летопись. Моё начальство не поощрило бы интерес к воеводе.

Клебан переложил пачку журналов «Вестник историографа», перевязанных шпагатом, с потертого дивана на пол и уселся, закинув ногу на ногу. В воздухе закружилась пыль, Клебан чихнул и спросил:

- А, собственно, почему?