Рассказы

Она, не слушая его, величественно прошла меж двух живых стен и скрылась в открытой калитке.

Когда дама скрылась, толпа снова, и на этот раз с остервенением, набросилась на сторожа:

— А ей можно?!

— Она в шляпе?!

— Вот какие у вас порядки!

— Бедный погибать должон!..

— Не ваше дело! Кого хочу, того пускаю! А ты не лазь! — огрызался сторож.

Он оттолкнул слишком напиравшего субъекта и с грохотом захлопнул калитку.

Толпа приуныла и притихла.

Прошло несколько минут тягостного молчания. Вдруг в тишину врезался чей-то тоненький голос. Казалось, что пискнула крыса. Голос послышался снизу, с земли.

— Нет правды на свете!

Все нагнули головы и увидали затертого среди них малыша лет двенадцати — тринадцати, ростом в полтора аршина.

Как тоненькая сосулька, выглядывал он из легкой синей блузки и таких же штанишек.

На голове его чудом держалась величиной в блюдце шапочка, такая, какие носят английские моряки.

Пропищав великую истину, он смело окинул толпу быстрыми карими глазами.

Малыш этот был не кто иной, как Сенька Горох — почетный гражданин одесского карантина и видный представитель малолетних портовых стрелков, или блотиков. Он вставил свою фразу в общий хор с апломбом человека, прошедшего огонь, воду и медные трубы.

Некоторые при виде малыша с лисьей мордочкой улыбнулись, а приказчик бакалейного магазина Сидоров, стоявший с ним рядом, заметил:

— Ишь, искатель правды нашелся!

— Может быть, на том свете есть правда, — проскулила опять замерзавшая женщина.

— И на том свете нет! — отрезал, хмуря брови и шмыгая носом, Сенька.

Приказчик засмеялся. Сенька забавлял его.

— Хорошо, у кого деньги, — продолжал распространяться Сенька.

— Чем хорошо? — спросил приказчик, закуривая папиросу.

— Шмырника подмазать можно.

— Шмырника?… Это что же такое?

— Сторож.

— Ловко!

— Подмазать его, он и будет — а ни-мур-мур!

— А что такое — а ни-мур-мур?

— Ну… бархатный!..

— Вот так язык!..

— С деньгами даже к самому богу пролезешь!.. Приказчик нашел, очевидно, что достаточно уделил внимания сопляку, закурил и весь ушел в свою папиросу. Он совершенно забыл о нем, но Сенька напомнил ему о своем присутствии.

— Эх! — пропищал он громко, пильнув указательным пальцем, словно смычком, под носом. — Пропал одесский карантин!

— А что? — поинтересовался приказчик.

— Как же?! — ответил тот сокрушенно. — Декохт такой, что упаси господи!

— Декохт?!

— Ну да… голод!.. Страсть как терпит народ! Валяется по ночам в клепках и вагонах! На баржан четырех копеек нет!

— А баржан что такое?

— Да что вы, ей-богу, смеетесь? — обиделся Сенька. — Не знаете, что баржан — приют?

— Откуда же мне знать! — стал оправдываться со смехом приказчик.

Сенька пожал плечами.

— А у нас скоро опять забастовка.

— Где?

— В карантине.

— Почему же «у нас?»

— Я там живу… работаю…

— Вот как?! Кто бастовать будет?!

— Все как есть! Матросы, кочегары, угольщики, полежалыцики, сносчики…

— Чего так?

— Как чего?! — вспыхнул Сенька. — Что-о?! Только Русскому обществу да всяким подрядчикам наживаться?! Довольно!.. — Глаза у Сеньки сверкнули. — Вчера ночью в порту за эллингом собрание было! Барышня одна говорила!.. Вот здорово!..

— Ничего из этих забастовок не получится.

— Легче на повороте!.. Ничего, говорите, не получится?! Тогда порт спалят и город разнесут! — уверенно заявил Сенька. — Нас двадцать тысяч.

— Ишь социалист! — улыбнулся приказчик. — И откуда ты все это знаешь?!

— Эге! — Сенька гордо тряхнул головой и пильнул снова под носом. — Чтобы я не знал?… Я все знаю. Недаром в карантине родился.

— Скажите пожалуйста!.. Наступила пауза.

Сенька шмыгал, шмыгал носом, не спуская жадных глаз со вспыхивающей в усах приказчика папиросы, и тихо позвал его:

— Мунсью! А мунсью!

— Чего тебе?

— Потянуть бы разочек…

— Ах ты, абрикос! Я тебе дам потянуть! Тебе вредно!

— Ничего мне до самой смерти не будет.

— Ты давно куришь?

— Я курил еще, когда маленький был.

В толпе послышался смех.

— А теперь ты большой?

— Большой. Мне тринадцать лет… Я и водку пью.

— Ого!

— А вы что думаете?! Возьму сотку, пробку отскочь — и одним духом!

— Ой, пропадешь!

— Все равно: пить — помирать, и не пить — помирать; лучше пить — помирать, чем не пить — помирать! — отрапортовал он любимую поговорку матерых портовых босяков.

— Здорово!.. Ну, так и быть, потяни! — И приказчик отдал ему окурок.

Сенька с жадностью затянулся и с наслаждением пустил через нос две струйки дыма. Он затянулся потом еще раз и с заметным сожалением возвратил окурок приказчику. Но тот великодушно отстранил его руку:

— Не надо!

— Вот спасибо! — просиял Сенька.

— А это что у тебя? — И приказчик указал на сильно оттопыривающиеся карманы его штанишек.

Сенька хлопнул рукой сперва по одному, потом — по другому и ответил:

— Тут мандаринки, а тут кокосы!

— Кому несешь?

Сенька замялся и ответил нехотя:

— Одной женчине. Она лежит в больнице.

— Мать?

— Н-не!

— Сестра?

— Н-не!.. Бароха…[26]

Приказчик пропустил мимо ушей ответ, так как в этот момент открылась калитка и начался впуск.

Толпа рванулась вперед.