Рассказы и повести

- А ты что думала, у нас личная собственность законом охраняется! сказал Мишка.

- Ну и жлоб же ты, Мишка...

- А вы, гражданочка, садитесь, - предложил Ефимов Таньке.

Танька села.

- Пиши! - Ефимов дал Мишке чистый листок.

- И напишу. - Мишка подвинулся к столу и стал писать.

Танька и Ефимов ждали.

- Девочка, тебе Егор Канарейкин родственник?

- Дедушка...

Ефимов разглядывал Таньку, потом спросил:

- Значит, ты Коли Канарейкина дочка?

- Да...

- А Коля, значит, на Ляльке женился...

- Ну да... На маме...

- Гляжу и не пойму, на кого ж ты похожа... Вроде и на него и на нее. Как мама, все такая же певунья?

- Да когда ж ей петь? На ней коровник в семьдесят коров. Да нас двое. Я-то уже взрослая, а за Вероникой глаз да глаз нужен. Знаете, такой возраст...

- "Взрослая"... - передразнил Мишка. - Вот!

Мишка поднялся и положил перед Ефимовым заявление.

- Ознакомляю. - Ефимов поднял на Таньку глаза и стал читать: - "Гражданка Канарейкина Татьяна Николаевна, потеряв женскую гордость и скромность, украшающую советскую девушку, бегает за летчиком аморального поведения и с этой целью угнала принадлежащий мотоцикл марки "Молния", номерной знак 11-17. Михаил Синицын".

Ефимов с некоторым сомнением посмотрел на документ. Сказал:

- Немножко не по форме. Ну ладно. Можете быть свободны.

- Пошли, - сказал Мишка Таньке.

- Вы идите, а гражданочку Канарейкину нам придется задержать, - сказал Ефимов.

- Как - задержать? Нам еще до Бересневки сто десять километров пилить.

- Ну как же... Ты обвиняешь человека в воровстве. По всем советским законам мы должны передать дело в суд, - объяснил Ефимов.

Танька испуганно стала шить глазами.

- В каком воровстве? - искренне удивился Мишка.

- Ты же написал, что Канарейкина угнала твой мотоцикл?

- А... Нет... Она не угоняла. Я ей сам дал.

- Значит, сам?

- А то... Зачем же ей красть? Она против меня живет. Улица Коккинаки, семь. А я - улица Коккинаки, четыре. От моего дома до ее - вот как отсюда досюда. Я ей крикнул: "Хочешь покататься?" Она говорит: "Давай!"...

- Покататься... А права у нее есть?

- Нет, - пискнула Танька.

- А она и не ездила. Я ей говорю: "Хочешь покататься?" Она говорит: "Давай!", а я говорю: "Не дам, у тебя прав нету", и сам ее в город привез. А мотоцикл на аэродроме поставил.

- Так чего ж тогда людям голову морочишь? - нахмурился Ефимов.

- Пошутил, - Мишка чистосердечно улыбнулся.

- Ну ладно, шутник, - Ефимов выкинул заявление в корзину. - Еще раз пошутишь, я тебе пятнадцать суток влеплю и наголо обрею.

Шел дождь. Мишка и Танька стояли под деревом. Крона плохо защищала от дождя. Танька промокла и мелко дрожала.

- На! - Мишка снял пиджак. Не глядя, протянул Таньке.

- Мне не холодно, - гордо отозвалась Танька как советская девушка, не потерявшая скромность и гордость.

- Как хочешь...

На шоссе показались огни фар. Мишка подхватил канистру и выскочил на дорогу. Замахал руками. "Москвич" стал. Оттуда высунулся шофер.

- Налей бензинчику, - попросил Мишка. - Бензин кончился. - Мишка кивнул на сиротливо стоящий на обочине мотоцикл.

- А шланг есть?

- Нету.

- И у меня нет, - сказал шофер.

- Ну, извини.

Мишка вернулся к Таньке.

- Надо самосвал останавливать, - сказал он. - Там болт внизу, отвинтишь, и порядок. Там бак с болтом. Понимаешь?

- Ага, - сказала Танька, клацая зубами.

- На! - Мишка опять протянул пиджак. - А то дрожишь как с похмелья.

- Тогда и ты возьми половинку.

Стояли под пиджаком, прижавшись. Дождь шуршал в листьях.

- Жлоб ты все-таки, Мишка, из-за какой-то паршивой мотоциклетки готов на весь свет человека охаять, - сказала Танька.

- Я же за тебя волнуюсь, дура, - возразил Мишка. - Он тебе голову заморочит и бросит. Будешь потом на всю жизнь несчастная...

- Ты лучше за свою Малашкину волнуйся. А мы с Валерием Иванычем и без твоих советов проживем.

- А за Малашкину чего волноваться? Она человек верный...

Дед Егор не спал, когда в темноте в дом осторожно прокралась Танька.

- Ты где это шатаешься? - настороженно поинтересовался он.

Танька проворно вскарабкалась на печь, уютно устроилась.

Полежала, послушала ночь. Мерно тикали ходики, откусывали от вечности секунды и отбрасывали их в прошлое.

- Дедушка, - тихо спросила Танька, - а ты бабушку за что полюбил?

- А она меня приворожила.

- Как? - Танька приподнялась на локте.

- Травой присушила... Как-то сплю, слышу, коты под окнами разорались. Высунулся, хотел шугануть, а тут меня за шею - цап! И вытащили. Связали. В рот кукурузный початок, а на палец какую-то травку намотали. Гляжу: двое надо мной ногами дрыгают и поют. А на другую ночь мне Евдокия приснилась. Будто идет среди берез вся в белом. Как лебедь. Думаю: с чего бы это она мне приснилась? Я ее вовсе не замечал. А потом уже после свадьбы она мне созналась, что приворожила. Братья Сорокины за бутылку самогона провернули это мероприятие.

- А какая, песня? - спросила Танька.

- Вот чего не помню, того не помню... И Дуню не спросишь.

Танька задумалась...

И представилась ей такая картина.

...Летчик сидит на круглой поляне, как пастушок, и играет на трубе. Вдруг в кустах душераздирающе завопили коты.