Рассказы и повести

– Около одиннадцати было.– Велемирова подумала, потом сказала: – Точно, около одиннадцати… Купила, что надо, иду домой. Ничего не подозреваю. Открываю дверь…– Она всплеснула руками.– Вот уж верно говорится: как обухом по голове! На муже лица нет… Беда! Мара повесилась! У меня прямо все оборвалось внутри. Не помню даже, как очутилась в их комнате… Глянула – и ноги подкосились… Висит. На вешалке… Я закричала не своим голосом и выскочила из квартиры. Тут Ольга Тимофеевна Гаврилкина выбегает на площадку. Я ей: так, мол, и так – Мара удавилась… Мы с Ольгой Тимофеевной вернулись к нам… У меня какое-то затмение в голове. Не знаю, что делать… Гаврилкина вроде сказала: скорей бы врача. Ну, я мигом в поликлинику…

Врач из поликлиники была в квартире в двенадцать. В десять минут первого Велемирова позвонила в милицию…

– Вы не знаете, Гаврилкина сейчас дома? – спросил следователь, заканчивая допрос.

– Наверное. Она пенсионерка.

– А вы никуда не собираетесь?

– Куда я пойду! – горестно произнесла Велемирова.

– Я побеседую с Гаврилкиной. Может быть, у меня возникнут еще какие-нибудь вопросы, так я зайду к вам.

– Я буду дома.

– Адрес работы сына у вас есть?

– А как же,– ответила Валентина Сергеевна. Она назвала адрес мастерской, которая находилась в центре города.– Жора, Жора! – качала головой Велемирова.– Не представляю, как сообщу ему… Смерть детей он переживал – не дай бог! Я так боялась за него. Ведь слаб здоровьем… Перенесет ли он эту ужасную весть? Мне страшно…

Уже когда Кашелев собрался уходить, Валентина Сергеевна снова спросила, когда можно будет похоронить Маргариту.

– Как только будет готово медицинское заключение,– ответил следователь.– Я попрошу, чтобы не тянули,– заверил он убитую горем женщину.

Кашелев напрасно беспокоился, что не застанет Гаврилкину дома.

– Думала, что понадоблюсь вам, никуда не выходила,– сказала Ольга Тимофеевна, когда следователь зашел в их квартиру.– Садитесь к столу, посветлее будет,– предложила она.

Следователь попросил рассказать о сегодняшнем событии у Велемировых.

– Стою, значит, я у плиты, обед стряпаю,– начала Ольга Тимофеевна.– Щей кисленьких захотелось… В квартире никого, все на работе. Только Витька, соседский пацан, кашу себе подогревает. Вдруг – крик! Я и не пойму, откуда. Думала, с улицы. Выглянула в окно – никого… Потом в дверь затарабанили. Открываю – Велемирова. Кричит: «Мара повесилась!» Господи, думаю, и как это она решилась такой грех на душу взять?– Гаврилкина поспешно осенила себя мелким крестом.– Побегли мы в квартиру Валентины. Дверь в Марину комнату настежь. А сама она под вешалкой, лицом к двери. От шеи вверх веревка тянется… Николай Петрович тут же ходит и что-то лопочет… Валентина, значит, в поликлинику подалась… Я говорю Николаю Петровичу: чего смотришь, сымать надо, может, еще приведем в чувство… У нас в деревне, когда я молодкой была, девка одна тоже в петлю полезла. Жених бросил. Она уже в положении находилась. Ее сестренка увидела в окно, подняла крик. Народ сбежался, вынули из петли и отходили-таки голубушку… Потом сына родила, замуж счастливо вышла… Вот я и говорю Велемирову: давай сымать. Он говорит: пробовал, но одному не под силу… Ну, тогда мы вместе… Перенесли Маргариту на кушетку, я стала ее отхаживать. Руки в стороны, на грудь…– Гаврилкина показала, какие движения она производила.– Махала, махала… Лицо у нее синее, а тут вроде бы чуть побелело… Я давай опять…

– Вы помните, который был час? – спросил Кашелев.

– Да почти что двенадцать.

– Хорошо, продолжайте, пожалуйста.

– Ну, вскорости возвернулась Валентина с врачихой… Врачиха то же самое Маре делала, что и я. Еще укол впрыснула. Да, видать, запоздали. Вот если бы Николай Петрович сразу ее снял – другое дело.

– Как вы думаете, Ольга Тимофеевна, почему Маргарита руки на себя наложила?

– Я уж и сама думаю, чего ей не жилось? – сердито произнесла старушка.

– Много горя перенесла?

– А кто его не хлебнул, а? Вон, сестра моя двоюродная в Белоруссии… Фашисты на ее глазах всю семью спалили – мать, отца, сестер и братьев. Так что, тоже, выходит, надо было руки на себя накладывать? Выросла она, замуж вышла, детей нарожала. Жизнь есть жизнь.– Гаврилкина о чем-то задумалась, глядя в окно.– Странное дело, однако… В войну столько бед, столько несчастья перенесли, и никто на нервы не жаловался. Нынче же мирное время, а у людей нервы почему-то никудышные.

– Мара жаловалась?

– Об ней и речь… Совсем ить молодая, а туда же: жить не хочу.

– Вы сами слышали, как она говорила это? – спросил Кашелев.

– Все знают об этом. Даже веревку у нее уже один раз отымали.

– Кто?

– Свекор, Николай Петрович.– Ольга Тимофеевна махнула рукой.– Не подумала о том, что гореть ей теперь в геенне огненной.

– Какие отношения были у Маргариты с мужем, с его родителями?