Рассказы и повести

– Кто доставил его в больницу? И когда?-спросил я.

Михальчик был одним из тех, кого привезли с отравлением метиловым спиртом.

Врач из приемного покоя взяла его историю болезни.

– Михальчик Валерий Афанасьевич, тысяча девятьсот тридцать четвертого года рождения,– читала она.– Поступил в больницу в двадцать три часа пятнадцать минут… Привез его на своей машине сосед по палате, санитарный врач… оказался. Хорошо, он догадался промыть пострадавшему желудок – заставил пить воду с содой… Михальчик еще ничего, сам мог ходить. А вот женщину,– Тюльпина взяла другую историю болезни,– Белугину Анастасию Романовну, пришлось нести на носилках. Она была сильно выпивши… А как кричала, ругалась! То ли спьяну, то ли от боли…

– На кого ругалась?– поинтересовался я.

– На этого самого Михальчика.

– Их что, вместе доставили?

– Ну да! И Белугина почем зря костерила его. Мол, выпить дал, а насчет закуски пожадничал… И водка, кричит, дрянь. Сучок! Потом стала умолять меня отпустить в пансионат.

– Почему?

– Сказала, что завтра муж приезжает. И если узнает все… А что «все», я так и не поняла… Между прочим, Михальчик тоже просил, чтобы его отпустили. Но как отпустить, если у обоих сильное отравление!

– Они сказали, что именно пили?– спросил я.

– От Белугиной вообще нельзя было добиться чего-нибудь путного. Бредить начала. А Михальчик уверял, что пили они не какой-то там сучок, а «пшеничную». И насчет закуски Белугина, мол, обманывает: она съела два больших яблока и гроздь винограда… Просто, говорит Михальчик, она пить не умеет…

– Можно с ними побеседовать? – осведомился я.

– С Белугиной вряд ли,– ответил главврач больницы.– Лежит с капельницей. А с Михальчиком, пожалуй, разрешим…

Меня отвели в палату к пострадавшему. Она была на двух человек. Другая койка пустовала: больной ушел на процедуры.

Михальчик, длинный, худой, лежал, вытянувшись на спине, с закрытыми глазами. Я невольно отпрянул: уж не умер ли?

– Валерий Афанасьевич,– сказал главврач,– к вам тут пришли…

Больной шевельнулся, пошарил рукой на тумбочке, нашел очки с сильными линзами и надел.

– Черт,– выругался он, срывая очки,– все равно не вижу!

Вид у пострадавшего был страшный: синюшное лицо с седой щетиной, провалившиеся глазницы, щеки. От слабости на лбу у него выступил пот.

– Я прокурор города, Измайлов Захар Петрович,– произнес я негромко, но четко.

– Прокурор! – больной вцепился руками в кровать, стараясь приподняться.– Белугина, да?! Померла?!

– Вы успокойтесь,– сказал главврач.– Жива, жива Белугина. Мы делаем все, что нужно. Надеемся, что обойдется… Вы как себя чувствуете?

Михальчик вяло махнул рукой:

– Я-то что, я мужик, сдюжу…

– Валерий Афанасьевич,– обратился я к нему,– у меня к вам есть несколько вопросов.

– Спрашивайте, товарищ прокурор.– Он повернул на мой голос лицо, но по выражению его глаз я понял, что он ничего не видит.– Отвечу, если смогу…

– Что вы вчера пили с Белугиной?

– Водку… Другого не употребляю.– Он помолчал и добавил: – «Пшеничную».

– И много выпили?

– На двоих даже пол-литра не допили…

– Где купили?

Михальчик подтянулся на руках и устроился полусидя.

– Да и пить, собственно, не собирался,– почему-то стал оправдываться он.– Уже восемь дней отдыхаю в пансионате, даже не тянуло… Купался, в кино ходил… А вчера решил посмотреть танцы. Сам я не очень большой любитель… Стою, глазею, как другие качаются из стороны в сторону.– Михальчик осклабился.– Ну и танцы теперь пошли…

Он сделал странное движение корпусом, вернее, попытался сделать, но ойкнув, откинулся на подушку

– Спокойнее, спокойнее,– уговаривал его главврач.– Где болит?

Михальчик показал на живот. Я вопросительно посмотрел на доктора. Тот, кивнув, сказал, вероятно, для меня:

– Ничего, это пройдет… Страшное уже позади…

– Дай-то бог,– жалко улыбнулся пострадавший.– Помирать еще рановато…

– Продолжать можете?– спросил я его.