Рассказы к Новому году и Рождеству

— Отвянь, — отбрила та.

Вера подождала, пока они втиснутся в лифт, и тщательно заперла входную дверь. На тумбе вешалки лежала обмотанная лентой упаковка — подарок Аллочки. Под нарядной оберточной бумагой обнаружились беговые кроссовки. Вера примерила их, подивилась тому, как удобно они сидят на ногах. Вытащила подаренную Славой пластиковую карточку, повертела в руках — и внезапно все про себя поняла. Будет как она и загадала: утренний бег, правильное питание, обязательный восьмичасовый сон. В марте — полное медицинское обследование. К следующему Новому году родится Сашенька. Фамилия будет Верина, отчество — тоже. В графе отец будет стоять прочерк, бог с ним, с отцом. Есть она, есть мама с папой, есть брат. Слава с Аллочкой тоже есть. Проживут.

Оксана Ветловская. Бумажные звезды

В солнечный зимний день казахская степь бела ослепительно, до рези в глазах: каждый кристаллик льда горит самостоятельным нестерпимым огнем. Кажется, густая россыпь звезд, только без космической тьмы, легла на землю сплошным сиянием, под глубоким, как вздох, кобальтовым небом. Ширь, даль заснеженной степи — дух захватывает. Простора там вообще отмерено щедро, до самого горизонта, на все четыре стороны. Но главная в тех краях — пятая сторона. Третье измерение. Вверх. Именно туда раз за разом торят путь. Именно туда указывают тонко очерченные тенями вышки прожекторов, стартовые опоры, фермы обслуживания, кабель-заправочные мачты. И стальная стела ракеты. Правда, увидеть ракету на стартовой площадке Одинцову не довелось.

Космических полетов теперь долго не будет.

Одинцов хмуро покосился в окно автобуса на темнеющее сквозь обледенелое стекло подмосковное утро, особенно невзрачное по сравнению с торжественными степными рассветами: сизыми, алыми, золотыми. Вот и первый рабочий день после командировки, в которую он так просился, хотя бы постоять у подножия незримой лестницы в космос. Хотя бы постоять, раз уж не суждено подняться. С тех пор как в экипажи космических кораблей решили включать ученых, многие ребята из его конструкторского бюро подали заявки, чтобы стать космонавтами. А двое — уже стали. Подавал заявку и Одинцов. Несколько раз. Просто из принципа, да еще с мальчишеской надеждой, что однажды требования к здоровью кандидатов снизят. Но с его близорукостью и врожденной хромотой затея все равно была безнадежной.

Автобус, шумно отдуваясь, вполз на пригорок и с треском раскрыл двери на остановке, чтобы впустить мелкого мужичка, который в такую рань тащил куда-то перевязанную бечевкой ель в полтора раза его выше, и женщину с ребенком. Мальчик лет восьми плюхнулся на дерматиновое сиденье напротив Одинцова и принялся расчищать в толстом хрустком инее окошко, похожее на лунку. Или на иллюминатор. За влажным стеклом, в еще плотном, еще налитом ночными чернилами сумраке замелькали далекие окна пятиэтажек.

— Мама, а почему иллюминаторы круглые?

— Почему-почему. По кочану. Ну вот, опять варежки мокрые.

— Потому что круглый иллюминатор распределяет давление, — сказал Одинцов, поправляя на острых коленях большой портфель. — Знаешь, с какой силой сопротивляется атмосфера, когда летит ракета? Воздух так сдавливает ее, что она должна быть очень прочной. А углы квадратного окна — слабое место. Там сразу появились бы трещины. И ракету разорвало бы на куски.

— Воздух давит? — не поверил мальчик и помахал рукой: мол, да вот же он, воздух, ничего не весит.

— Еще как. Ты просто не чувствуешь. А на той скорости, с какой летит ракета, это здорово ощущается.

Сам Одинцов всю жизнь чувствовал отчаянное сопротивление среды, сквозь которую стремился прорваться наверх, подобно тому, как ракета преодолевает сопротивление атмосферы и силу земного притяжения. И всю его жизнь беда соперничала с чудом, счастье и несчастье хватали друг друга за руки прямо над его головой.

Что же на сей раз, с тоской думал он. Где оно, чудо, возможно ли вообще, или лимит исчерпан? Что теперь будет? Что ему делать?

* * *