Рассказы ночной стражи

Короче, что бы ни происходило с Ясухиро-старшим, господин Хасимото устал ждать. Он принял решение и перевёл Торюмона Хидео с заставы на Северном тракте в ночную городскую стражу: патрулировать квартал, примыкающий к порту, через две ночи на третью.

С одной стороны, это был тонкий намёк сенсею, если тот одумается. Неужели вы, Ясухиро-сан, так мало цените человека, которого хотели заполучить в своё додзё? Вот, полюбуйтесь, к чему привела ваша необязательность! Бить ноги по ночам в портовых закоулках — это вам не досмотр путников на тракте. С другой стороны, начальник сохранил за Хидео прежнюю должность и жалованье. Это был знак старшине: лично вы, Хидео-сан, ничем передо мной не провинились. И наконец, новый распорядок дежурств позволял с лёгкостью совмещать службу и занятия в додзё семьи Ясухиро, если переговоры двух высоких сторон в итоге завершатся к общему удовольствию.

Мудрость господина Хасимото смущала старшину караула лишь одним. Вместе с ним в ночную стражу перевели и его сослуживцев по заставе. Да, с сохранением должности, жалованья и выслуги. Но, как уже говорилось, бить ноги по темноте…

Хидео чувствовал себя виноватым. Понимание, что он не в силах повлиять ни на поведение сенсея Ясухиро, ни на решение господина Хасимото, утешало слабо. Слабо? Совсем оно не утешало.

* * *

Проулок вывел их к причалам.

Тихо, пусто. Стылое море отблёскивает лунным серебром. У пристани качаются на пологой зыби пришвартованные лодки. Шелест волн подчёркивает безмолвие зимней ночи, объявшее мир. Снег тонким слоем припорошил причалы. На девственной белизне тёмная груда тряпья выглядит особенным уродством.

Почему снег не присыпал эту кучу? Не потому ли, что она появилась здесь совсем недавно?

— За мной!

Хидео решительно направился к подозрительному тряпью. И остановился, не дойдя до цели пары шагов. Сопевший над ухом Нисимура поднял фонарь повыше. В рыжеватом свете груда обрела очертания человеческого тела. Налетел порыв ветра, пламя в фонаре дрогнуло. Хидео на миг почудилось: человек, распростёртый на снегу, шевельнулся.

Нет, показалось.

Грубый балахон подпоясан разлохмаченной верёвкой. Раскинутые в стороны ноги обмотаны грязными лохмотьями. На одной — ветхая сандалия из соломы. Вторая сандалия валяется рядом. Левая рука безвольно откинута в сторону. Правая вцепилась в балахон на груди, под самой шеей. Пальцы судорожно скрючены.

Взгляд прилип к этой руке. Взгляд не желал подниматься выше. Пришлось сделать над собой усилие. Вокруг шеи и головы покойника растеклась глянцево-бурая лужа. Кровь. Много крови. Горло человека было рассечено надвое: в плоти зияла чёрная расселина.

Лицо?

Лица у трупа не было. Тряпка, намотанная на голову мертвеца, ечастично размоталась, открывая взгляду серую морщинистую плоть.

— Каонай! — выдохнул Икэда.

— Да, — подтвердил старшина. — Это безликий.

И с облегчением перевёл дух.

Каонай — не человек. Таких убивать дозволено. Никакой ответственности перед законом, а главное, никакого фуккацу. Тем не менее, убивают каонай редко. Брезгуют. Да и зачем? Если что не так, всегда можно отходить безликого палкой или плетью. Пусть знает своё место, выкидыш кармы! Ещё руки об такого марать…

Кто-то не побрезговал? Его дело. В любом случае, убийство каонай — не преступление. Ничего не произошло, обход вскоре продолжится.

— Что делать будем, Хидео-сан?

— Сейчас я напишу записку. Нет, две записки.

Хидео подышал на озябшие руки, полез в сумку, где хранил письменные принадлежности. У старшины караула они всегда должны быть при себе.

— Кому? — удивился Икэда.

— Для начала, в службу Карпа-и-Дракона.

— Зачем, Хидео-сан?

Старшина не ответил, занятый письмом. Зимняя, она же «походная» тушь более густая. Её замешивают на масле с добавлением желе из водорослей, чтобы не замерзала. Писать такой тушью сложнее, чем обычной летней. Тут не до разговоров.

Закончив, Хидео помахал записками в воздухе, а когда тушь застыла, вручил листки сослуживцам.

— Эту оставить при теле.

— Для кого?!

— Для уборщиков трупов.

— Они же неграмотные!

— Отнесут своему старосте, он прочтёт. Я написал, чтобы тело не сжигали до часа Лошади[3].

Не скрывая раздражения, Нисимура переводил взгляд с записки на труп и обратно. О брезгливости Нисимуры в страже ходили легенды. Наконец он поставил фонарь на снег и присел на корточки рядом с телом — так, чтобы ни в коем случае не коснуться мертвеца или, того хуже, не замараться в натёкшей вокруг крови. Записку, сложенную вдвое, Нисимура ухитрился вставить меж скрюченных пальцев покойника, не дотронувшись до них. Листок накрепко застрял в мёртвых пальцах. Порывы ветра, налетая с моря, трепали его, но вырвать не могли. С тёмного неба продолжали сыпаться снежинки, колкие и сухие.

Не размокнет, решил Хидео.

— Вторую записку на обратном пути отдадим страже у входа в правительственный квартал. Икэда-сан, займитесь. Скажите, пусть передадут чиновнику Карпа-и-Дракона.

— Какому?

— Любому. Первому, кого увидят с утра.

— Слушаюсь, Хидео-сан!