Рассказы. Новеллы

Интересно, что Бор не другим, а себе, как пишет Данин, препоручил создание философии квантов. «И не потому, что в других верил меньше, чем в себя. Просто он не мог жить, не понимая. Отказ от собственных попыток понять грозил бы ему душевным разладом». Вот характерное объяснение чисто внутренних психологических мотивов и состояния Бора. Объяснение, которое помогает нам проникнуть в сокровенную душевную потребность Бора — понять!.. Объяснение психологически достоверное, почти как вывод. Такие психологические открытия и находки в книге соединяются одно с другим, составляя цельное жизнеописание, историю ума и души, а не просто хронологически нанизывая рассказы об известных случаях. История открытия и становления квантовой механики сочетается с историей ее творца, и мы уже не сетуем на бедность жизненных приключений, жизнь Бора оказывается насыщенной действием, пусть внутренним, она становится напряженно-событийна, не важно, что это события духовной жизни, в них вся полнота переживаний, чувств, связанных с поиском, с борьбой.

Становление боровского миропонимания предстает не просто страницей истории физики. Мы видим методы и способы добычи знания, которые и составляют науку, может быть, самое ценное в ней.

Человеческим достижением Бора была созданная им школа физиков. Далеко не каждый великий ученый мог создать свою школу. Есть характеры, не способные на это, таков, например, Эйнштейн. У Эйнштейна не было учеников. У Бора было много учеников, но немногие из них создали свои школы. Ученики выросли в Копенгагене, в боровской школе, и тем не менее не сумели последовать примеру своего учителя. Как учитель Бор обладал исключительной притягательностью для молодых физиков. Почему? Привлекал он сам как человек, привлекали принципы, на которых он объединял вокруг себя талантливейших физиков-теоретиков мира. В его школе не было старших и младших, Бора называли на «ты», этим подчеркивалось равноправие. Бор сам, не считаясь ни с чем, приходил к младшему своему сотруднику Гейзенбергу, когда ему нужно было обсудить проблему. Примечательна история взаимоотношений Бора с каждым из учеников, хотя бы с тем же Вернером Гейзенбергом. Это был, может быть, один из самых великих его учеников. Тяжелое испытание для их взаимоотношений началось с приходом Гитлера к власти. Возникла сложность, которая нарастала и привела к трагическим расхождениям между ними с первого года Второй мировой войны. Гейзенберг приехал из Германии в Копенгаген, чтобы поговорить с Бором. О чем они говорили — неизвестно. Версия, предложенная в книге, не единственная. Выглядит она убедительно, так же как убедительно выстраивает автор всю логику поведения Гейзенберга в годы войны. Хотя опять-таки, на мой взгляд, существуют и другие, может быть, более жесткие оценки поведения Гейзенберга, который стал нацистом в эти годы и, более того, руководил созданием атомной бомбы для гитлеровской Германии. Были моменты, когда Гейзенберг открыто сотрудничал с гитлеровскими властями во имя Германии, во имя немецкой физики. Но, повторяю, тот характер Гейзенберга, который создан в книге, вполне историчен и возможен.

Начиная с 1920-х годов, один за другим к Бору приходят молодые физики, сотрудничают, спорят с ним. Такие, как Вольфганг Паули, Отто Фриш, Хевеши, Костер, Лев Ландау, Крамере, Оскар Клейн… Каждый стремился к Бору по-своему, и одна за другой разворачиваются научные индивидуальности плеяды замечательных ученых нашего века. Естественно и деликатно проходил процесс формирования этого редкостно большого содружества талантов. Чисто человеческий материал потребовал от Д. Данина художественных средств воплощения. Известные нам ученые изображены во всей плоти, в своеобразии характеров, собственного стиля мышления, со своей научной физиономией. Физические школы такого масштаба — редкость. История русской физики знает школы, созданные Петром Николаевичем Лебедевым, и в советское время — Абрамом Федоровичем Иоффе, Петром Леонидовичем Капицей. Правда, это школы экспериментаторов. Важна не только история возникновения школы — важны ее традиции, ее порядки. Автор это сумел показать без поучений, но сравнение и мысли приходят тут сами по себе. Как приятно умение Бора быть не авторитетом. Признавать свои ошибки. Видеть недостаточность своих аргументов. Прекрасен дух полного доверия, товарищества, отсутствие всякой косности, дух высочайшего, абсолютного интернационализма. В школу Бора приезжали отовсюду. И не было никакой разницы ни для Бора, ни для других — русский, венгр, немец, американец, индус. Все находили у Бора приют, внимание — требовался лишь талант и преданное служение истине.

Все это достаточно само по себе для интересного рассказа. Однако постепенно выясняется, что наш интерес держится не на истории физики и не на истории работы ума, нас все сильнее притягивает нравственная значимость фигуры Нильса Бора.