Рассказы о любви

— Выйти я, конечно, могу, и лучше я сделаю это сегодня, чем завтра. Но хорошо мне от этого вовсе не станет.

— Почему же?

— Потому что я стал для нее предметом насмешки. И потому что теперь совершенно нет никакой…

Рыдания захлестнули его. Она осторожно спросила:

— …и потому теперь нет никакой?..

Дрожащим голосом он закончил:

— Потому что теперь ни одна девушка не будет испытывать ко мне уважение и относиться серьезно.

— Господин Онгельт, — медленно произнесла Паула, — вы несправедливы. Или вы считаете, что я не уважаю вас и не отношусь к вам серьезно?

— Да, тут вы правы. Я верю вам, что вы меня уважаете. Но дело не в этом.

— А в чем?

— О Боже! Я не должен об этом говорить! Но я становлюсь совершенно безумным, когда думаю, что любой другой лучше меня, но я ведь тоже человек, ведь так? Но за меня — за меня — не захочет выйти ни одна девушка!

Возникла долгая пауза. И Паула сказала:

— Да, но вы спросили хоть одну из них, хочет она этого или нет?

— Спросил? Нет, я этого не сделал. А зачем? Я и так знаю, что никто не хочет.

— Так вы что же, хотите, чтобы девушки сами пришли к вам и сказали: «Ах, господин Онгельт, простите, но я просто ужас как хотела бы полюбить вас и чтобы вы на мне женились!» Да, этого вам придется, пожалуй, ждать долго!

— Я понимаю, — вздохнул Андреас. — Вы же знаете, что я имею в виду, фрейлейн Паула. Если бы я был уверен, что кто-то хорошо относится ко мне и хоть немножко любит меня, тогда…

— Тогда вы будете настолько милостивы и подмигнете ей или поманите пальчиком! Боже праведный, да вы — вы…

С этими словами она бросилась бежать, но не со смехом, а со слезами на глазах. Онгельт не мог этого видеть, но почувствовал что-то странное в ее голосе и в том, что она убежала, поэтому он бросился за ней вслед, и, когда догнал ее, оба они не могли произнести ни слова, а вдруг обнялись и поцеловались. Так и случилась помолвка Онгельта.

Когда он смущенно и вместе с тем храбро возвратился с невестой, держа ее за руку, в сад харчевни, все уже собрались уходить и дожидались лишь их двоих. В общей суматохе, удивлении, покачиваниях головами и пожеланиях счастья прекрасная Маргрет подошла к Онгельту и спросила:

— Так, а где вы оставили мою сумочку?

Жених смутился и побежал в лес, а за ним Паула. На том месте, где он так долго сидел и плакал, в бурой листве, переливаясь блесками, лежала сумочка, и невеста сказала:

— Это хорошо, что мы еще раз пришли сюда. Тут лежит твой платок.

1908

ВЕРИСБЮЭЛЬ

Хаванг — маленькая деревушка, о которой никто никогда бы и не знал, если бы недавно там не возник огромный кирпичный завод. Этот завод был также виной тому, что проложенный от Битрольфингена до Кемпфлисхайма железнодорожный путь был в конце концов продлен до Хаванга. А поскольку я испытывал раньше слабость к маленьким местечкам, расположенным на никому не известной конечной станции, я прибыл однажды в начале лета в Хаванг, снял в крестьянском доме комнатенку и устроился на длительное пребывание. Я хотел написать книгу, которая могла родиться только в сельской тиши, где никто не нарушает покой; некоторые начальные страницы и различные наброски я и сегодня еще храню как память о прекрасных годах юности.

Конечно, скоро выяснилось, что и Хаванг не был тем местом, где могло бы родиться мое произведение. Во всем остальном деревушка мне нравилась, и поскольку сбор чемодана, отъезд и прощание — занятие всегда безрадостное, я на первое время остался там, куда прибыл, и даже решил стать в Хаванге на одно прекрасное лето старше. Я подолгу лежал на опушке леса и наблюдал за крестьянами, занятыми июньской работой, тайком в ручье рыбачил Тэлис, осматривал производство кирпича и вечерами рассказывал уставшим за день хозяевам про свои путешествия и про планы, пока им это не надоедало и они не переставали меня слушать.