Рассказы о любви

Однако на следующий день я остался в Хаванге. Мне пришло в голову, что та девушка в конечном итоге еще, чего доброго, вообразит, будто я снова приехал уже из-за нее, или вдруг почувствует себя оскорбленной, или как-нибудь по-другому ложно истолкует мое поведение. Поэтому я остался дома, сходил на кирпичный завод и валялся пополудни с тоненькой книжкой на сене до тех пор, пока голод не погнал меня в деревню.

Но уже следующим днем мне представилось, что поездка будет вполне уместной. Я ведь мог, если прелестная барышня сделает кислое лицо, отклониться в поезде от окна и наблюдать за ней украдкой. В конце концов, я решительно хотел осмотреть старину в Битрольфингене и вообще использовать возможность, имея сезонный билет, ознакомиться с этой местностью, сделать некоторые наблюдения и зарисовки. Я с чистой совестью отправился в путь, опять увидел спящего человека в углу, и торговца рогатым скотом, и многих других пассажиров, снова садившихся в поезд, как и позавчера, я предложил кондуктору сигару и уже чувствовал себя сжившимся с поездом и имеющим к нему самое прямое отношение. На подъезде к Верисбюэлю я настроился на тайное ожидание и насторожился, увидев издали каменное здание станции, а затем и почтовый ящик и окна с цветами, за которыми я в душе уже соорудил для себя что-то родное как прибежище для собственных радостных мыслей. И я не стал отклоняться назад, когда в окне на прежнем месте появилась девушка и стала смотреть на поезд. Она взглянула сначала на маленькое купе в переднем вагоне, это был второй класс, но там, как всегда, никого не было, а потом на наши окна, и тут же обнаружила меня, она смотрела мне в лицо, не отводя глаз, и мне показалось, что при этом она слегка и очень мило улыбнулась, ее улыбку я не посмел отнести на свой счет, но очень возрадовался и расценил про себя, особенно не задумываясь, как маленькое приятное событие. Она опять стояла чуть позади цветов, в глубине комнаты, так что не каждый мог ее видеть, и ее волосы снова казались мне совершенно черными, а на белом, чуть бледном лице темнели глубоко посаженные глаза. Поезд уже тронулся, но я все еще смотрел наверх и не спускал с нее глаз, и она тоже продолжала стоять, и я все еще видел ее в окне, хотя она стала совсем маленькой, а контуры утратили ясность. Мне казалось, она улыбается теперь не таясь, очень мило и приветливо, и смотрит прямо на меня, но скорее это все же было игрой моего воображения, чем правдой, потому что ее лицо с такого расстояния было всего лишь светлым пятном.

Так как я не знал, как ее зовут, и не решался кого-нибудь спросить об этом, весь остальной путь я занимался тем, что придумывал для нее разные красивые имена. Сначала самым подходящим именем я выбрал Хедвиг и самым прекрасным из всех, но вскоре подумал, что Гертруда гораздо красивее и подходит ей больше, так что для меня она звалась теперь Гертрудой, и когда я к своим позавчерашним мыслям присовокупил сегодняшние представления о ней и даже дал ей имя, то в отношении незнакомки у меня сложилась уже довольно определенная картина.

В Битрольфингене я спустился в ризницу и осмотрел старинную резьбу кафедры и надгробные плиты с искусной чеканкой захороненных здесь ушедших в мир иной знатных господ и служителей церкви, но не смог там долго пробыть и поспешил своевременно вернуться на станцию, где наш локомотив как раз смазывали и заправляли водой. Смотритель вежливо ответил на мое приветствие и даже спросил, не из Верисбюэля ли я приехал. Когда я сказал «нет, из Хаванга», он принялся расхваливать расширение дела на тамошнем кирпичном заводе и высказал догадку, что там я и работаю. Разочаровывать его я не стал, тем более что такой поворот даже мог оказаться для меня полезным, и когда я сел в поезд, у меня было такое ощущение, будто я сделал это уже в сотый раз и действительно что-то значу для этой местной железнодорожной ветки и самой местности.

Солнце светило вечерним закатом, золотило луга и красные черепичные крыши, когда мы снова прибыли в Верисбюэль; маленький мальчик опять сидел под почтовым ящиком, на сей раз без шпица, а над ним, наверху в окне, снова стояла в ожидании девушка, в ее волосах играл солнечный луч, на лице лежал отблеск, что облегчало мое положение, и я мог лучше ее рассмотреть. На мой взгляд, ей было лет двадцать. На этот раз обошлось без фантазий — когда поезд дернулся и медленно покатился, на ее розовых губах сияла чистая, приветливая улыбка, и с этой улыбкой она смотрела мне прямо в глаза, мое сердце бешено забилось и запрыгало от радости. Смотри, говорил я себе, она уже знает тебя и вовсе на тебя не сердится! И на душе стало тепло, едва я подумал, что, возможно, она тоже думает обо мне, как я о ней, и задумывается, кто такой этой посторонний молодой человек.