Рассказы о любви

А потом началась скука. Встав утром с постели, этак часов в семь, я слонялся по деревне и долго обдумывал, в каком направлении мне пойти. Иногда я поднимался в гору в сторону леса, иногда спускался вниз и шел долиной к кирпичному заводу или отправлялся половить рыбу, и чаще всего возвращался снова деревенской улицей к себе в дом, усаживался в саду, наблюдал, как зреют в листве маленькие зеленые яблочки, и слушал, как жужжат в траве шмели и пчелы. Несколько раз я ходил к станции — зданию из гофрированного железа длиной три метра — и смотрел, как прибывает и снова уезжает единственный за день поезд, кто приехал или не приехал на нем, это уж как получится, и именно там, на станции, меня чаще всего настигало ощущение скуки. Однажды я затеял разговор со смотрителем, узнал все тарифы грузовых перевозок по железной дороге и все расстояния от одной станции до другой и, наконец, спросил, только потому, что день тянулся бесконечно и мне не хотелось, чтобы беседа иссякла, есть ли на этой железной дороге сезонные билеты. Смотритель станции выдал мне подробнейшую справку. Имеются билеты отсюда до Битрольфингена на двадцать четыре поездки, и стоят они столько-то и столько-то. Скидка в цене в сравнении с обычными билетами была, как подсчитал для меня смотритель, довольно внушительной, и каждый, кто жил здесь и имел в Битрольфингене дела, покупал, естественно, такой сезонный билет. Я уже не могу точно сказать, как это получилось, но только в конце разговора я чувствовал себя обязанным, раз уж я столько времени отнял у этого вежливого чиновника, купить сезонный билет. И теперь я мог каждый день, если появится желание, ездить в Битрольфинген, вот только сегодня нет, потому что поезд уже ушел.

Назавтра в полдень я явился на станцию с приятным чувством, что на сегодня у меня есть дело и есть цель, и стал ждать отправления поезда. Кроме меня, желающих путешествовать не было, но к составу были прицеплены два вагона кирпичей и, когда мой вагон хорошенько прогрелся на полуденном солнце, мы с шумом и пыхтением отбыли. Тут же вошел кондуктор, пробил первую дырку в моем желтом сезонном билете и принялся приятно беседовать со мной, раз уж я оказался постоянным пассажиром на будущее; беседа заняла весь путь до Кемпфлисхайма. Там мы сделали остановку и взяли еще двух пассажиров. Один из них тут же заснул в своем углу. Другой, которого я расценил как торговца рогатым скотом, немедленно взял в оборот кондуктора, и тот, уже не обращая на меня никакого внимания, сразу откликнулся на предложение пожилого человека, причем с таким усердием, что я оставил все надежды еще раз заинтересовать его своей персоной, и стал смотреть в окно.

Я увидел кое-что новенькое. Названия станций до Битрольфингена, которых было немало, я мог теперь перечислить по памяти. Станции по большей части тоже из гофрированного железа, но три из них все же каменные, и в том числе Верисбюэль, о котором речь впереди. Постепенно вагон заполнялся, но ко мне так никто и не подсел, я был чужой здесь и ехал все дальше и дальше, разглядывая долины, леса и селения. При каждой станции была харчевня, и на каждой из них висела одна и та же вывеска: «Пристанционный трактир». На каждой станции стоял на перроне смотритель в фуражке с красным козырьком, а за маленьким пыльным окошком его крошечного служебного помещения в один квадратный метр виднелся телеграфный аппарат: с медным колесом и бесконечно длинной узкой бумажной лентой поверху.

Я многое увидел за эту поездку, но не все могу здесь описать. Кое-что я уже позабыл, а кое-что еще не отстоялось и со временем покроется пылью и уйдет в небытие — но одно я не забыл и никогда не забуду. Это станция в Верисбюэле.

Она уже потому бросалась в глаза, что была построена из камня, и у нее был не только первый и единственный этаж, как у всех станций, а еще и верхний с четырьмя окнами. Внизу находился смотритель, за его стеклянной дверью таинственно поблескивало маленькое медное колесо, рядом с дверью висел почтовый ящик, а под ним на полу сидел маленький мальчик с белым шпицем. Все это я охватил мельком, бросив беглый взгляд. Я поднял глаза и взглянул наверх, где сияли четыре окна. Огромной радостью было смотреть на них — на каждом подоконнике стояло по шесть зеленых горшков, а из них свисало множество гвоздик всех цветов, но больше белые и красные. Даже казалось, что через пыльный, пропитанный тяжелыми запахами пристанционный воздух доносится их запах.

Это было самое очаровательное, что я увидел за всю поездку. Некоторые станции давили на меня и вызывали оцепенение, чудовищно похожее на оставленную в Хаванге скуку, и я с тоской думал о двадцати трех поездках, которые еще только предстояло мне отработать согласно купленному сезонному билету. При виде солидной станции и украшенных гвоздиками окон в моей душе опять возликовала радость и проснулась жажда жизни, я был полон радужных мечтаний и чувствовал, что не все в жизни потеряно.