Рассказы о любви

Я вышел и быстро зашагал по долине вниз, по совершенно незнакомой и удивительной местности, промеж ослепительно белых облаков, слышал только, словно во сне, шум Заттельбаха и думал исключительно о далеких, не столь важных вещах — о разных смешных и трогательных сценках из моего детства и подобных им историях, которые вырисовывались лишь призрачно, не давая распознать себя, и тут же снова пропадали. Я напевал на ходу песенку, это был избитый уличный мотив. Я блуждал в чужих пределах, пока странная сладкая теплота не обуяла меня и крупная мощная фигура Елены не обозначилась в моих мыслях. И тут я опомнился, понял, что нахожусь где-то очень далеко, в долине внизу, при надвигающихся сумерках, и радостно заспешил назад.

Она уже ждала, впустила меня в ворота и дверь, мы сели у края стола, держались за руки и не произносили ни слова. Было тепло и темно, окно было распахнуто настежь, в вышине над лесом в горах светилась узкая полоска бледного неба, прорезанная черными острыми верхушками елей. Мы перебирали пальцы друг друга, и меня пронзало при каждом легком сжатии рук неописуемое счастье.

— Елена!

— Да?

— О, ты!

И наши пальцы ощупывали друг друга, пока не успокаивались, сплетаясь. Я смотрел на бледную полоску неба, и когда обернулся, то увидел, что и она смотрит туда же, а в темноте в ее глазах мерцает тот дальний слабый свет и на длинных неморгающих ресницах висят, поблескивая, слезы. Я медленно стер их поцелуями и удивился, какие они были холодные и соленые на вкус. Она притянула меня к себе, крепко поцеловала и встала.

— А теперь пора. Уходи.

И когда мы уже стояли в дверях, она неожиданно поцеловала меня еще раз, горячо и страстно, а потом задрожала так, что и меня начало трясти, и сказала едва слышным, задыхающимся голосом:

— Иди, иди! Слышишь, иди же! — И когда я уже стоял за дверью, то услышал еще: — Адье! Никогда не приходи, не приходи снова! Адье!

Прежде чем я смог что-то сказать, она потянула на себя дверь. У меня сжалось сердце от полной неясности, но огромное внутреннее счастье перевешивало — домой я летел как на крыльях. Я шел, громко топая, но не замечал этого. Дома я скинул одежду и высунулся в рубашке в окно.

Я хотел бы повторить эту ночь. Теплый ветер ласкал меня, словно это была материнская рука; перед высоким оконцем в темноте шептались высокие же каштаны, доносился легкий аромат с полей, и снова в ночи прорезали тяжело нависшее небо далекие, сверкающие золотыми отблесками зарницы. Слабое далекое погромыхивание раздавалось то в одной, то в другой стороне; странный, едва слышимый звук, словно где-то, очень далеко отсюда, ворочались с боку на бок леса и горы и бормотали во сне тяжелые, усталые несбыточные слова. Я все это видел и слышал, будто был король в своем замке счастья и все это принадлежало мне и существовало лишь для того, чтобы быть при моем глубоком чувстве достойным местом отрады. Все мое существо дышало блаженством и терялось, как любовный стих, устремившийся в своем полете над спящей землей сквозь необъятную ночную даль к далеким светящимся облакам, подхваченный каждым очерченным темным деревом и темной макушкой холмов, словно руками любви. Не было ничего такого, что можно было бы описать словами, но по-прежнему живет во мне как нечто неутраченное, и я мог бы, если бы для этого существовал особый язык, точно описать каждую пробегающую по земле теплую волну, каждый шорох верхушки деревьев в темноте, зигзаги далеких молний и тайный ритм грома.

Нет, я не могу этого описать. Самое прекрасное и интимное, самое дорогое нельзя рассказать словами. Но я хотел бы еще раз пережить ту ночь.

Если бы я уже не попрощался с управляющим Беккером, я бы наверняка отправился к нему на следующее утро. Вместо этого я слонялся по деревне, а потом написал длиннющее письмо Елене. Я сообщил ей, что приду вечером, сделал ей множество предложений, подробно и совершенно серьезно изложил положение моих дел и то, какая меня ждет перспектива после учебы и спросил, как она относится к тому, чтобы я сразу поговорил с ее отцом, или с этим надо еще пока повременить, пока я наверняка не займу то положение, на которое рассчитываю в будущем. Вечером я пошел к ней. Отца опять не было; один из его местных поставщиков вот уже несколько дней занимал его внимание.

Я поцеловал свое бесценное сокровище, потянул ее за собой в комнату и спросил про письмо. Да, она его получила. И что она об этом думает? Она молчала и смотрела на меня умоляющим взглядом, и поскольку я давил на нее, она закрыла мне рукой рот, поцеловала меня в лоб и тихо простонала, но так горестно, что я не знал, как ей помочь. На все мои ласковые расспросы она только качнула головой, мягко и нежно улыбнулась из глубины своей странной печали, обвила меня рукой и снова села рядом, как вчера, молча и покорно. Она крепко прижалась ко мне, положила голову мне на грудь, и я стал медленно целовать ее волосы, лоб, щеки, затылок, не в состоянии о чем-либо думать, пока голова моя не закружилась. Я вскочил.

— Так должен я завтра поговорить с твоим отцом или нет?