Рассказы о потерянном друге

— Разговариваю я с ней, очень увлеклись: о женских делах заговорили. Отвыкли уж за время войны. Подошел Бонзо и положил голову на колени. Я не обратила внимания. И автоматически отодвинула, чтоб не мешал беседе.

— Гей фон мир (уйди от меня).

Он снова положил. Я почувствовала — рука липко-мокрая. Глянула — голова у пса в крови, оторвано ухо. Что оказалось? Гуляла самка. Он помчался туда. А там уже другой ухажер. Драка! Бонзо поскользнулся и упал в траншею и порвал ухо (тот схватил за ухо).

Да, Бонзо были доступны и обычные «земные» чувства. Почему не поухаживать, живому ничто не чуждо!

В конце концов он действительно был только собакой.

Ухо долго болело. Хрящ не заживает. Гноилось. Попросила начальника эвакогоспиталя помочь.

— Сейчас мы сделаем, — сказал он.

Прочистили рану, стали зашивать. Пять солдат держали раненого. Он рванулся, они отлетели. Подошла я. Сказала:

— Все уйдите.

А ему что и надо. Гладила и приговаривала, и он выдержал, не противился. Сестра спокойно шила.

— Ты должен быть хорошо воспитан… подавать другим пример… Понимаешь?

Он — понимал.

Они возвращались вечером домой. Час был довольно поздний, начинало смеркаться. Правда, в это время года и вечерние сумерки, и ночи оставались здесь подолгу прозрачными, темнело медленно, будто легкая кисея покрывала все окружающие предметы, на западе еще долго рдел закат, а над головой уже загорались далекие-далекие безмолвные светлячки-звездочки. Марина Николаевна любила эти поздние прогулки. Муж подолгу задерживался в штабе, и она не спешила домой.

Марине Николаевне, поэтический, чувствительной натуре ее, которую не смогла ожесточить даже война, были чем-то близки эти тихие пустынные улички с редкими прохожими, среди которых, как правило, почти не встречалось женщин и детей; нравилось снова и снова читать на стенах: «Мин нет. Лейтенант Иванцов». (Где ты сейчас, лейтенант Иванцов, живой ли и все так же продолжаешь нести свою тяжелую, полную смертельной опасности и благородного риска службу?).

С удовольствием отмечала она признаки возрождения — зажигались огни в домах, возвращалась жизнь в этот истерзанный войной и гитлеровской оккупацией польский город. Безмолвный, почти пустой, еще недавно он казался ей лишенным души, почти умершим; и вот он воскресал на глазах. Живите, люди, и не надо больше никаких войн, думала она, и эта мысль наполняла ее счастливым, трепетным чувством небесполезности собственного бытия. Бонзо, как обычно, был рядом.

С Бонзо — не пропадешь. Эту истину очень скоро усвоила Марина Николаевна. Военная переводчица при штабе мужа-полковника, отныне она несла как бы еще и добровольную патрульную службу, хотя никто не принуждал ее так делать: в ночь-полночь, поздно вечером или рано утром — с Бонзо не страшно. В обиду не даст?

— Интересно, что ты сделаешь, если мне будет грозить опасность? Вступишься за меня?…

Бонзо будто понимал, прял ушами.

Внезапно она обнаружила, что погода начала меняться. Уже не видно звезд, густой вязкий туман наползал на город с окрестных низин, стало сразу промозгло и сыро, пахнуло холодком и еще чем-то, что, вероятно, у фронтовика всегда будет связываться с пережитыми испытаниями…

Улица была пустынна. Неожиданно послышался приближающийся дробный стук женских каблучков по асфальту, в тишине было слышно за квартал: топ-топ-топ… Их обогнала молодая миловидная полька, несмотря на сгущающиеся сумерки, Марина Николаевна успела рассмотреть, что лицо ее было искажено от ужаса. Обогнав, незнакомка тут же обернулась, бросилась к ним и заговорила срывающимся голосом:

— Прошу вас, пани… товарищ… Можно, я пойду с вами? Вы разрешите? Я боюсь, пани…

Она всхлипнула, не в силах совладать с чувствами.

Сзади донесся топот. Девушка бросилась вперед, прежде чем ее успели остановить, свернув в ближайший переулок, она скрылась в темном подъезде дома с выбитыми окнами; и в ту же минуту, вдруг выросши из полумрака, возникла фигура высокого мужчины в форме советского офицера. Он тоже нырнул в подъезд. Донеслись шум борьбы и короткий сдавленный крик, затем все стихло. «Зачем она так сделала! С нами ее не тронул бы никто. Зачем убежала… Растерялась с испугу! Сколько раз потом я ругала себя, что не удержала ее! Тоже не сообразила сразу-то…» — после будет корить себя Марина Николаевна.