Рассказы о Розе. Side A

– Зак, – сказал ван Хельсинг. Ну вот, теперь Зак самый младший, подумал Тео, они с Дэмьеном обменялись взглядами; каждый из них был когда-то «самым младшим», замечательное было время, рождественское, день-рожденное… Зак слегка свел брови, сосредотачиваясь, будто перед прыжком в воду, будто выбирая из разных молитв самую цветистую, прочитал – голос его ясный, негромкий, чистый, как белые цветы с капелькой росы в серединке – чуть-чуть дрожал; интересно, подумал Тео, а поверит ли в Христа когда-нибудь Зак или это так и останется сделкой до конца… Зак закончил, поднял глаза, и они сияли, будто у него всё получилось; и Тео стало стыдно; может, их всех и ждут тяжелые времена, а у Зака уже всё позади, и он теперь может наслаждаться – чудесами и историями; они ведь прекрасны в христианстве – такие яркие, такие живые; чем не «Мулен Руж»: цветы, вино, кровь, предательство, оживающие красивые люди…

После завтрака ван Хельсинг показал гостям Рози Кин, то, что в ней работало: душевую, кухню, библиотеку, кабинеты, спальни мальчиков, конюшню, спортзал, комнату для репетиций, в которой Йорик и Грин сыграли и спели «One of us» на двух акустических «Гибсонах», а Визано отлично постучал им на ударных; Тео открыл рот и спросил жестами: «он еще и рингостаррит?», Дэмьен улыбнулся горделиво, будто это Визано был его воспитанником; потом выяснилось, что Визано вообще-то на фортепьяно больше специализируется, а ударные – так, для души; как бокс, стрельба, верховая езда, он еще мастер играть в баскетбол, играл даже за сборную университета; не боялся за пальцы; а потом все опять вернулись в гостиную; и расселись на креслах; в ожидании мессы.

– Что скажете? – прямо спросил ван Хельсинг. Он даже не спросил, возражает ли кто, просто закурил свою виноградную сигарету. Изерли принес ему пепельницу; ван Хельсинг поставил ее на коленку.

– Их так мало, – ответил епископ.

– Ну, их и не должно быть много. Они должны быть там, где нужно, и делать то, что нужно.

– Значит, это всё-таки заговор, – констатировал нунций.

– Конечно. Я разнесу эту вашу Церковь к чертям.

– То есть все мы никуда не годимся? Иоанн Павел Второй, сестра Тереза Мартен – мы все устарели… только в этом дело?

– Да. Во всем. Церковь сейчас – чистое самопожертвование, никакой великой идеи в этом нет – нет ни добра, ни зла; отказываясь признать за норму прямые грехи, мы выглядим всего лишь старомодными. А я хочу вернуть их жить в средние века.

– Вы ультраправый, ван Хельсинг.

– Я человек с оружием. Конечно, я ультраправый. Только ультраправые готовы сражаться за свои идеи, все остальные отрицают или порицают войну.

– Вы готовите их к войне?

– Каждый день.

– Но никто уже не требует сражаться за Христа.

– Христос требует. Каролюс умер на этой войне. Вам ли не знать… – и в гостиной воцарилось молчание, и было слышно, как трещит сигарета ван Хельсинга; мальчики все подняли головы; нунций смотрел на ван Хельсинга печально. И Тео понял, что у них нет врагов – просто есть тайны и прошлое, такие темные, такие глубокие, что это как вода под кораблем – гляди, не гляди, а только собственное отражение, как драгоценная мозаика.

– Ну, вам виднее, ван Хельсинг, – и нунций вздохнул, будто отпустил чью-то руку или дневник кинул в горящий камин – и кто-то взглянул на часы, и сказал: «пора».

Месса Тео не впечатлила; они все еле влезли в их маленькую часовню – отслужить ее на пляже гостям никто не предлагал – идти или даже ехать километр, а потом стоять на мокром песке – слишком старенькие они были; мальчик только сейчас заценил отличную физическую форму отца Дерека; Шон Коннери точь-в-точь; потом гости уехали, благословив их, подарив каждому по дорожной Библии в роскошном кожаном с золотым тиснением переплете; и жизнь Братства вошла в обычное расписание: занятия, фильмы, книги, стрельба по бутылкам, купания на конях. Лето было по Брэдбери – золотое, душистое; все ходили в белых поло и клетчатых шортах. По ночам устраивались пикники на пляже; в начале июля предсказали полное лунное затмение, погода была отличная, и Братство радостно его наблюдало во всем торжестве; и Тео поймал себя на том, что он восхитительно спокоен; так только после сильной боли бывает – лежишь на чистой постели, занавеска развевается в солнце, и тебе так сладко.

– Это плохо? – спросил он однажды у Дэмьена; они сидели в библиотеке и готовили лекцию по проклятущему святому Себастьяну; на днях тут все начали спорить, покидались словами, прямо как в игре Зака – «тема за обедом» – по поводу гомосексуализма и сексуальности вообще культовых христианских персонажей; Марии Магдалины, непорочного зачатия; и Дэмьен пообещал всё-всё про секс в религии рассказать.

– Что?

– Что я спокоен? Я будто обрел ее – вечность…

– Вечность?