Рассказы о Розе. Side A

– О, спасибо, сэр! А еще мне пришла в голову мысль в духе серебряного века – пусть у каждого брата будет жить в келье в горшке своя роза… Сейчас все могут выбрать себе по розе, я отсажу в горшочки; её можно будет потом забрать с собой из Братства… как память…

– Тео, у меня даже кактусы гибнут.

– Это потому что тебе всё равно, ты не думаешь, что они живые… а роза – она будет стоять у тебя и благоухать, и никогда не даст тебе забыть о себе…

– Ну, вместо Дамы сердца… как у Маленького принца…

Все разбрелись по саду, наслаждаясь; и выбирая; Тео почему-то предполагал, что все захотят «Святого Каролюса» – но выбирали что-то простое: белую, красную; Тео всё записал, только ван Хельсинг не выбрал; «о, Тео, ты что… отец Дерек любит цветы… а я… мне что дети, что цветы, что животные – мне по статусу нельзя, у меня нет дома»; ушел к себе; Тео так расстроился, что не подарил ван Хельсингу ничего; и вдруг вспомнил о своем рисунке – портрете Каролюса; с которого всё началось; он побежал в келью, снял его со стены – он даже забыл о нем – его быстро закрыли другие рисунки, вырезки, заметки, которые залезали друг на друга, будто мальчишки на ледяной горке; снял – рисунок всё так же был хорош, спустя год; тонкие точные линии, цвет; Тео постоял минуту, потом решительно направился к кабинету ван Хельсинга, постучал.

– Да?

– Можно, сэр?

– А, это ты, Тео… что-то срочное?

– Нет, сэр, но я быстро…

– Ну, входи.

Тео вошел. Вот он, Каролюс, всегда юный, как Джеймс Дин. В воздухе висел дым – ван Хельсинг скурил уже полпачки; окно было закрыто; будто он предавался отчаянию.

– Сэр… ммм… однажды мне приснился святой Каролюс, он обернулся, и глаза его были как звезды… история моя тогда уже началась… но я горжусь, что видел его хотя бы во сне… я, знаете, рисую всё время, и нарисовал его, чтобы не забыть… он был самым красивым, что я видел в жизни… я знаю, есть рассветы и закаты, и Моне и Вермеер, и розы, и море… но он самое красивое, что я видел… и вот, сэр… можно я Вам подарю? Просто он маленький – рисунок – у Вас наверняка есть фотография, но портрет – это так по-настоящему, так старомодно, как рок-баллады… про тотальное затмение в сердце… Вы как-то сказали, что больше всего на свете Вы любите смотреть на его портрет…

Тео положил рисунок на огромный стол. Ван Хельсинг подвинул рисунок к себе, улыбнулся.

– Да, потрясающий набросок. Ты точно не хочешь его оставить у себя?

– Нет, сэр… нет, если не хотите…

Ван Хельсинг засмеялся, накрыл рисунок ладонью.

– Хочу, хочу, спасибо, Тео.

– А Вы придете к нам вечером в сад на пикник?

– Святое дело. Сто лет не видел такого шикарного сада. Такого продуманного: будто бы заброшенного и ухоженного притом ювелирно… ты точно не хочешь этим на жизнь зарабатывать?

– Я подумаю, сэр.

– Тео, блин, я пошутил. Ты в цепких когтях католической церкви…

– О, слава Богу, а то я уже решил, что Вы серьезно…

– Проваливай.

Тео выскочил из кабинета; «блин, как же они похожи с Макфадьеном; чувствуешь себя комичным персонажем из Диккенса, Каттлем или Панксом какими-нибудь»; и побежал обратно в сад – это был его праздник, открытие выставки, премьера фильма… Ван Хельсинг же медленно убрал руку с рисунка – портрет, который висел напротив, был очень хорош, но в рисунке Тео было то самое – мгновение – когда люди видели Каролюса, они умолкали, восхищенные, не красотой его даже, а вот этим светом звезд, который он нес в себе; в это мгновение люди переставали быть плохими – не то, чтобы они менялись, просто они вдруг видели Бога, которого, думали, нет… потом они, наверное, забывали про красивого молодого священника со звездами в глазах, розами на губах… но ван Хельсинг не верил в это – как можно забыть такое?

– Я так скучаю, Дюран, – сказал он. – Я так скучаю…

Сжал руку, всю в мелках от рисунка, в кулак и заплакал.

Руанский собор ночью