Рассказы о Розе. Side A

От Собора они шли по старинной улице, отец Декамп и Маттиас надели перед выходом пальто; отец Декамп забавно смотрелся в сутане и дорогущем пальто; забавно и… ловко; что-то театральное в этом было, такое модерновое, изысканное, женское, роскошное; Дэмьен задумался – он много встречал уже молодых красивых священников, и все они так отлично выглядели в сутанах – будто сутаны тоже стали модельными, модными; может, и себе прикупить; он улыбнулся; дурацкие нехорошие мысли, но он прямо представил, как признается в них, и отец Декамп говорит – да слушай, без проблем, я тебе дам примерить; а ведь даст…

– Что смешного? – спросил Маттиас. И впрямь – как Ричи, за всем смотрит. Дэмьен рассказал. Он врал очень-очень редко и то, чаще всего, по чьей-нибудь личной просьбе; Маттиас кивнул.

– Это правда. Не знаю, как там у Дольче и Габбана, вошло ли это у них в коллекцию осень-зима, но нам недавно явно изменили сутаны, орденские, и новые очень классные – ткань хорошая, крой – всё прямо какое-то другое, такое кашемировое-шелковое и ладное; прислали две, завернутые в бумагу шуршащую; я еще не надевал ни одной, берегу на праздники… Но так шикарно в ней бегать, как отец Дэмьен… будто всю жизнь на каблуках ходил… чулках в сеточку…

– Что опять отец Дэмьен сделал не так? – отец Декамп обернулся – он несся впереди, будто двери закрываются; скорее всего, он всегда так двигался – будто вот-вот полетит все содержимое туалетного столика – все румяна, бумаги, духи, подушечки и кисти, все письма и цветы засушенные; локти и порывы; Дэмьен думал – вообще, как всё быстро происходит – несколько часов, и совсем другая жизнь. Тео бы умер от счастья. Он часто ныл, как всё надоело, как хочется куда-нибудь съездить – и уезжал – в Финляндию или в Грецию; на пару дней; присылал открытки; потом приезжал – предовольный, заваливал их комнату в общежитии набросками, спиртным из «дюти фри» или каким-нибудь ядреным изысканным «тамошним»; а Дэмьен бы мог всю жизнь прожить в одной комнате – в двух – спальне, совмещенной с кабинетом и библиотекой, и кухне – ах, да, туалет-ванная; и вид из окна бы подходящий – с кусочком неба…

– Куда ты так несешься? Я-то привык, а у Оуэна в боку колет. Дай ему хоть дорогу от Собора до твоего дома запомнить.

Почему он не сказал, что они обсуждали сутаны? Такая ерунда… Но Дэмьен решил не ссориться с Маттиасом, остановился и выразительно медленно, сквозь зубы, вдохнул воздух. Отец Декамп тоже остановился, и только что вихрь из осенних листьев вокруг него не закружился.

– Прости, Оуэн. Я что-то не подумал о тебе совсем. Тут недалеко – просто идешь вдоль парка…

Такие города Дэмьен любил – они были книжные – словно ты просто попал внутрь детской повести – булыжная мостовая, красная черепица. И парк. Конечно. Полный желтых фонарей, осенних листьев и людей с детьми и собаками, бегунов с плеерами в разноцветных осенних спортивных куртках – здорово, значит, Дэмьен тоже сможет бегать; окна всей улицы выходили в этот парк, а сами деревья подходили к домам по улице вплотную, залезали ветвями внутрь, подглядывали, участвовали, сочувствовали. Дом отца Дэмьена был прекрасен – в три этажа; деревянная, в металлических узорных пластинах дверь, будто замковая, полстены оплетено плющом, плотным, блестящим, будто из толстой подкладочной ткани скроенным; за дверью – подъезд, очень светлый, с огромной лестницей с витыми перилами, такие лестницы обычно в музеях, бывших дворцах, подаренных, отданных, экспроприированных, – настоящее произведение искусства: белые ступени, из побитого, поцарапанного, затертого мрамора, и литье на перилах изображает суд Париса; чугунные обнаженные богини и сам Парис в набедренной повязке; и эти огромные окна, в которые можно встать в развевающемся пальто и раскинуть руки, мечтая о полете или падении, воображая себя спасителем мира; в ясную погоду, подумал Дэмьен, здесь, наверное, полно солнца, пробивающегося сквозь листву этих старых парковых деревьев; через окно на лестнице можно вылезти прямо на толстую ветку и сидеть, есть вишню из кулька; жареные каштаны, семечки тыквенные щелкать. Отец Декамп заглянул в почтовый ящик, достал кучу конвертов, и они пошли вверх по этим щербатым мраморным ступенькам, шли и шли, Дэмьен рассматривал двери квартир – по одной на этаж, здоровые, должно быть, квартиры; отец Декамп жил на третьем; просто толкнул дверь, такую же, как подъездная, деревянную, обшитую пластинами, замковую, и дверь просто открылась, никаких тебе ключей и замков, только предупреждающе зазвенел колокольчик, такие обычно в магазинах вешают – в маленьких книжных, или кондитерских с шоколадками ручной работы; и они вошли в прихожую, светлую, как зеленый жасминовый чай.

– Клавелл, мы дома, нас трое, – крикнул отец Декамп вглубь квартиры. – И брат Оуэн приехал. Без вещей.