Рассказы о Розе. Side A

Сказочный пол – старинный паркет, выложенный не стандартными рейками, а квадратами, да еще из разных пород дерева – почти белого, молочного, золотистого, красноватого, темно-коричневого, светло-коричневого; это было очень красиво и головокружительно; на этом полу можно было играть в шахматы, гадать, сочинять длинные изощренные под Мильтона и Данте поэмы о первородном грехе, да просто валяться и играть на телефоне в «энгри бердс» и всё равно чувствовать, что жизнь не проходит мимо, что ты в центре какой-то неописуемой красоты; на стенах, оклеенных золотистыми шелковыми обоями, висела огромная чугунная вешалка, тоже вся из себя произведение искусства – изображала плющ, ползущий по стене с заходом на потолок; такой привет плющу снаружи; потолок расписной, в лепнине золотой, небо, и две обнаженные женщины целуются – нимфы или богини; все потрескавшееся, нежных цветов, таких легких, что вот-вот сам взлетишь; Дэмьен покраснел; но никого, похоже, фреска уже не смущала; плющ чугунный был позеленевший – то ли от старости, то ли патина такая искусственная под старость – но было здорово; в углу стояла стойка для зонтов – но уже новая, медная, тоже вся витая, блестящая; в ней была куча зонтов; везде была разбросана обувь, и висела одежда, и всякие загадочные штуки для верховой езды, и сумки, рюкзаки. В прихожую из комнат сразу выбежали на колокольчик две собаки; маленькая беленькая болонка, с челкой, с розовым ошейничком со стразами – всё, как полагается, старенькая, она трогательно пыхтела, и на попу как-то очень трогательно села, будто ей уже тяжело вот это всё – бежать, прыгать, артрит, ожирение, всё такое, но это же хозяин, как ни прибежать, он такой красивый, так вкусно пахнет – улицей, осенью, сукном хорошим, сигаретами; а вторая была борзой, Дэмьен всегда поражался этим собакам-инопланетянам; а эта была еще трехлапой; грациозной, тонкой, изогнутой, белая с рыжим, шелковистая, собака-рококо, собака-модерн, и трехлапая; Дэмьен чуть не расплакался. Отец Декамп скинул пальто и сел на пол, обниматься с собаками, как-то здорово у них выходило, красиво и шумно; Маттиас наклонился поднять пальто; Дэмьен же стоял в испуге, недоумении, что же ему делать – в руках у него была роза и сумка, и никто ему не предложил помощь. И тут в прихожую вошел человек в фартуке, очень смешном – изображающим женское тело в садо-мазо прикиде; кожаный корсет, черные кружевные трусики, чулки, причем это было не нарисовано, а нашито, наклеено сверху – виртуозная аппликация из дорогих тканей. Человек был седой, в белой рубашке, черном пуловере и растянутых джинсах, и мягких домашних туфлях, из потертой кожи, и прихрамывал; как потом шутил отец Декамп – «мой дом – дом инвалидов, разбитых сердец; ты там за ногами-руками следи, Оуэн».

– О, вы приехали, месье Оуэн. Позвольте я Вам помогу, я Клавелл, повар, камердинер, дворецкий, всё в одном лице, – и как-то Дэмьена сразу подхватили теплые руки, бережные, такие обычно с детьми и хрусталем управляются, и ножами острыми, – давайте сюда Ваш цветок, его нужно распаковать и дать подышать, представляю, как ему нехорошо, бедняжке. Поставлю на балкон, к базилику и анютиным глазкам. Ваш чемодан… это всё?

– Мои вещи будут позже… это самое необходимое… вдруг бы что было не так…

– Нда, иногда что-то случается, согласен. Но Вы на месте, можете сообщить, чтобы Вам прислали. Не можете же Вы обходиться одной пижамой и парой рубашек.

– Теоретически… – Клавелл улыбнулся; похоже, в этом доме любой образ жизни был приемлем: и с парой рубашек, и с рубашками только от Тома Форда.

– О, прости, Оуэн, мы тебя бросили. Мы на секунду. Это – Королева Анна, – отец Дэмьен показал на болонку, – а это – Королева Елизавета, – Дэмьен, избавившись от вещей, робко погладил борзую, узкая шелковистая голова под ладонью; она терпеливо перенесла ласку от незнакомого, понюхала его руку, глянула своими черными глазами; протянул руку к Королеве Анне – она отпрянула на секунду, Дэмьен испугался – сейчас цапнет, но она просто тоже обнюхала его руку, аккуратно, но не далась, и Королевы ушли обратно вглубь квартиры. Дэмьен любил собак, кошек, лошадей, но чисто теоретически, у него никогда не было животных; поэтому он не знал, что с ними делать, и для чего они нужны; собственно, именно это он робко пробормотал в свое оправдание.