Он так и сделал – вывел лошадей, как делали Роб и Женя, к морю, аккуратно, по обрыву, там был почти склон, все лошади умели там ходить; а вот сам Тео упал и съехал, засмеялся; побегал с ними по воде, сверкающей, теплой у берега; потом повел их назад, загнал, дал еды, потом пошел в душ, переоделся, в темно-красную рубашку, коричневые вельветовые штаны, коричневый пуловер, ему с детства нравилось быть здорово одетым в «домашний» день, когда никуда не надо идти; а вдруг вместо задней стенки шкафа все-таки другой мир, и там сразу – Белая королева; а ты такой красивый и ко всему готовый… ко всем приключениям… приготовил себе еды – ничего сложного, бутербродов, самых любимых – сливочное масло и форель слабосоленая, и петрушка, и тоже с маслом и с медом; чай сладкий-пресладкий; принес все в свою комнату, поставил ноутбук поудобнее, включил «Титаник»; а потом понял, что ему все равно ужасно: жутковато и одиноко. Он взял спальник Ричи с пола в комнате Изерли – в ней был полный разгром – тарелки везде, чашки немытые, полная пепельница, ноутбук Ричи, постель вся скомканная; надо убраться завтра; Боже мой, какая же страшная история с нами приключилась; он представил, как рассказывает ее Дэмьену, Грину, отцу Дереку; понял, что скучает; они были такие живые, такие настоящие; как раньше – актеры из кино, герои комиксов, мама; взял спальник и пошел в сад; было прохладно, но не холодно; будто своим жаром Изерли согрел все побережье; пахло необыкновенно – ночной росой, травами Изерли; запах звезд, подумал Тео; лег на спальник, завернулся, не застегиваясь; спальник был шикарный – мягкий, пышный, как перина, и пах каким-то дивным парфюмом, не душно, а еле уловимо, рисунок карандашом; Тео смотрел на звезды и курил; выдыхая дым в небо; как Джек Доусон на лавочке «Титаника»; здесь мой сад, мои розы, с ними мне не одиноко, они живые, они поддержат меня; и почти слышал их голос внутри себя – не бойся, Тео, мы рядом, детские звонкие голоса, маленькая Ида и ее цветы, вздохнул, умиротворенный, и заснул…