– Я помню, – Маттиас замедлил шаг – он был таким легким, таким подвижным, луч света, а не человек, они даже остановились на мгновение, так вдруг растрогались оба, – я люблю его рассказы… на самом деле, там порой случаются похожие истории… Ты не готов к таким?
– Просто я… всё время живу в своем мире и могу показаться мало отзывчивым, я сожалею.
– Я понял. Но ведь это не значит, что ты жестокий или равнодушный? Все вокруг, наверное, думают, что ты просто еще особо с жизнью не сталкивался? – Маттиас всё еще замедлял шаг, чтобы проговорить проблему, и Дэмьен, наконец, смог за все эти дни впервые пристально рассмотреть его лицо, такое юное и смешливое; казалось, что ничто в жизни не беспокоит этого парня, что он душа компании и веселит всех своих друзей и девушек; эдакое вино из одуванчиков – и вдруг увидел, какой Маттиас, когда становится серьезным – прямо влетел в его эту красоту – ослепительную, небесную, аж дух захватило: алых губ, белой кожи, золотых волос – красоту немецкой принцессы, Рапунцель, Йоринды, Шиповничка.
– Ну, в общем, они правы… Я жил с бабушкой, она меня оберегала, у меня было чудесное плюшевое детство, потом я уехал в Братство, в замок на краю земли, а потом учился в университете, где мы с Тео вообще существовали в своем собственном пространстве… Надеюсь, в эту квартиру ты меня не с целью жизни научить селишь?
– О, нет, что ты, – Маттиас опять ушел вперед, и опять летит и звенит; будто все феи мира живут в его рукавах и карманах. – Я думаю, что ты из тех людей, что носят свой мир с собой – и достают из чемодана готовым, как палатку, пижаму, кукольный домик, и всё вокруг преображается, как в сказке Андерсена… и там так красиво – ты не жадный, всех приглашаешь; многие хотят в нем побывать, но очень мало кто решает остаться; далеко не всем по нраву такая возвышенность… оттого тебя обвиняют в инфантильности, а не себя в незрелости.
Дэмьен был тронут.