Рассказы о русском Израиле: Эссе и очерки разных лет

Мур пишет о том, что ходил он в православную церковь, а учился в католическом лицее, пишет о том, что окружали его люди разных взглядов: евразийцы, монархисты, большевики. С удивительной точностью Мур описывает причины своей тяги к Стране Советов: «…мечта о СССР как о чем-то особенном, интересном и новом, поддерживаемая отцом… По правде сказать, отъезд в СССР имел для меня очень большой характер, большое значение. Я сильно надеялся, наконец, отыскать в СССР среду устойчивую, незыбкие идеалы, крепких друзей, жизнь интенсивную и насыщенную содержанием». Дальше следует рассказ о крушении всех надежд и новые жалобы на распад всего сущего. И вывод: «Я имею право на эгоизм, так как вся моя жизнь сложилась так, чтобы сделать из меня эгоиста и эгоцентрика. Я ничего не прошу. Придет время, когда я смогу говорить в лоб, что я думаю, людям, которые мне не нравятся. Деньги – вот в чем дело. Это очень сложно: загребать деньги с моей прямотой и ясным взглядом очень трудно, а я сам без денег – неполноценный человек». Где она, эта «коммунистическая мораль»? Деньги – вот в чем дело.

В юности непереносима пытка одиночеством, но каждый по-разному выходит из стресса, вызванного ею. У одного появляются добрые чувства, решимость на мужество, преодоление личного кризиса, у другого кризис этот ведет к еще большей изоляции, на грани, а чаще и за гранью мизантропии.

«У меня все впереди, – пишет Мур. – ВСЕ будущее. Несмотря на все, я – оптимист. И ключ моего героизма и моей силы – в силе моей веры в мое собственное будущее и отсутствие веры в будущее остальных… Одним словом: я не люблю людей, 99 % людей мне представляются чудовищными существами, это какие-то наросты, раны. Они мне противны. Я всегда в них, в их мнениях, в их манере выражаться распознаю какой-нибудь недостаток или тик, которые представляются мне уродливыми и доминирующими в личности их обладателей. Я жажду гармонии. Отсюда моя сильная тенденция к безжалостной критике, критике творческой, так как для нее нужно хорошее познание людей».

Одиночество человека среди «ран и наростов» особенно мучительно. Георгий Эфрон не из тех, кто останавливается перед зеркалом и спрашивает себя же: кто ты? Он доволен собой, он считает себя вправе судить и осуждать. Здесь не юношеский максимализм, вернее всего, перед нами мальчик-старик, страдающий искаженным, патологическим зрением, обрекающим человека на особый, трагический вид одиночества.

Первой жертвой «холодного» ума Мура становится его мать. Положение отчаянное. Они плывут на пароходе неизвестно куда, без денег, без возможности работы. Марина в панике, ей нужна поддержка. Нет рядом никого, ближе сына, а он: «Я умываю руки, моя совесть спокойна. Взялся за гуж – не говори, что не дюж. Я отлично знал, что через некоторое время мать начнет беспокоиться о будущем и т. д. Она мне говорит: “Лежачего не бьют”, просит помочь. Но я решительно на эту тему умываю руки».

Лежачего бьют, понимает Марина. Лежачих добивают. До момента, когда она повиснет в петле, остается совсем немного времени. Как странно все это… Какая недобрая сила перемещала в пространстве, навстречу смерти, эту удивительную женщину? Что выгнало ее из Москвы? Страх перед нашествием нацистов? Кого и чего может бояться самоубийца? Страх за сына – «иностранца» с еврейской кровью? Не знаю. Может быть, злая сила подводила Марину к площадке, к тусклым, чудовищным декорациям, где и висел крюк, который она давно искала.

Марина в отчаянии. Мур полон оптимизма: «Все очень просто: материальная основа, которую я хочу иметь, чтобы быть материально независимым от других, может быть создана только при условии, что я не подорву ее теперь своим неосторожным поведением. Что мне очень трудно, это делать вид, что я согласен со всеми этими кретинами беженцами, окружающими меня, со всеми этими мещанскими буржуями… Я обязан прятать когти перед идиотами. Ничего не поделаешь, но когда-нибудь я отомщу, я прибью их к позорному столбу».

Мур мечтал, и не без оснований, что когда-нибудь напишет книгу о своем времени и о людях его времени. Возможно, с годами, вместо ненависти и презрения, он пожалеет ближних, станет относиться терпимей к их недостаткам, так как и себя самого подвергнет критическому анализу… «Со временем», но времени этого судьба не даст Георгию Эфрону. Перед нами он таков, каким оставил себя в дневнике. Перед нами и перед страдалицей – настоящим поэтом – Мариной Цветаевой. Марина теряет себя, с каждым днем утрачивает способность к сопротивлению. Мур держится, причем форма сопротивления для него крайне важна. Здесь он способен на подвиг во имя своей внешности: «Мне чудом удалось защитить от грязи мои шикарные брюки, парижские башмаки я чищу каждый день, я хорошо причесан и поддерживаю свою репутацию элегантного мужчины».