Рассказы о русском музее

D одном из залов музея вы встретите молодого офицера в гусарском мундире. Кажется, только на несколько минут встал офицер в эту свободную и вместе с тем чуть картинную позу, уступая просьбам друга-художника. В его живом взгляде еще отражаются тревоги ратных и житейских страстей. Это — мимолетное мгновение задумчивости: мысли гусара далеко, там, где за его спиной несутся по небу грозовые тучи. Там — буйные гусарские дороги и биваки, смертные бои и походные песни, враги и закадычные друзья. Все это — куда милее гусару, чем минутный обманчивый покой.

Перед нами — портрет Давыдова работы Ореста Кипренского. Молодому гусару довелось участвовать во многих кровопролитных сражениях и снискать себе неувядаемую славу. Но в рассказе моем речь пойдет не о боевых схватках старых времен, а о боях, разыгравшихся… вокруг самого портрета.

* * *

Орест Кипренский — замечательный художник начала прошлого века. Романтическими тайнами скрыты многие обстоятельства его жизни, иные его создания. Неизвестны родители художника. А портрет его приемного отца Адама Швальбе, написанный Кипренским и привезенный им с собой в Италию, вызвал там необычное волнение: опытнейшие итальянские знатоки живописи утверждали, что портрет принадлежит кисти Рубенса, Рембрандта или Ван Дейка, а никак не молодого русского художника. Не сразу удалось Кипренскому рассеять столь лестное для него заблуждение… До сих пор порождают споры и догадки и некоторые другие работы художника. Таинственным оказалось и знаменитое полотно Кипренского, ставшее гордостью Русского музея, украшением его коллекций, — портрет Давыдова.

О. Кипренский, Портрет А. Швальбе

В 1809 году, приехав в Москву, Кипренский попал в предгрозовую атмосферу кануна событий 1812 года. Скульптор Иван Петрович Мартос, к которому Академия художеств направила молодого Кипренского в качестве помощника, работал над монументом Минина и Пожарского. Новый памятник должен был прославить вождей народного ополчения 1612 года — приближалось двухсотлетие освобождения ими Москвы от иноземных захватчиков. Скульптор и его помощник еще не могли предположить, что дата этого исторического юбилея принесет России повторение великого нашествия и великого подвига.

В преддверии Отечественной войны патриотические чувства овладели умами. И знаменательно, что среди работ, выполненных тогда в Москве Орестом Кипренским, оказался портрет русского гусара. Прошли годы. Портрет стал широко известей. Современники и потомки узнавали в изображенном человеке прославленного героя Отечественной войны, поэта-партизана Дениса Давыдова. Этим человеком восхищались те, кто знал его близко, и те, кто слышал о нем легенды. Ему отдавали дань гении.

«Так называемая партизанская война началась со вступления неприятеля в Смоленск… Денис Давыдов своим русским чутьем первый понял значение этого страшного орудия, которое, не спрашивая правил военного искусства, уничтожало французов, и ему принадлежит слава первого шага для узаконения этого приема войны».

Это написал Лев Толстой.

«В бывших у нас литературных беседах я раз сделал Пушкину вопрос, всегда меня занимавший: как он не поддался тогдашнему обаянию Жуковского и Батюшкова и даже в самых первых своих опытах не сделался подражателем ни того, ни другого? Пушкин мне отвечал, что этим он обязан Денису Давыдову, который дал ему почувствовать еще в Лицее возможность быть оригинальным».

Это пишет один из собеседников Пушкина.

Давыдов по праву стал национальным романтическим героем. Двадцать поэтов-современников посвятили ему стихи, а Пушкин — целых три. «Ты мой отец и командир», — писал он в полушутливом обращении, посылая Давыдову своего «Пугачева». Дружил с семьей Давыдовых и Кипренский. Удивительно ли, что в изображенном на полотне художника гусаре многие увидели прославленного партизана! Так было до недавнего времени. Перечисляя героев Кипренского в своей повести о нем, написанной в 1936 году, К. Г. Паустовский называет «легендарного кавалериста Дениса Давыдова».

Сомнения стали появляться пятнадцать лет назад.