Рассказы о Вадике и Жене

Ой, беда: с нотами и мелодиями Вадик сразу оказался не в ладах. Он завидовал Жене, которую тетя Аня научила играть на пианино гаммы. Женя умела без ошибки угадать любую ноту. А Вадик подходил к пианино, когда ему хотелось устроить в квартире «гром» — ударить по клавишам всеми пальцами сразу и придавить ногой педаль, чтобы звуки получались сильными и раскатистыми. Женя, конечно, пыталась навязать ему свою помощь, захватить себе роль учительницы, но Вадик давал ей отпор.

В хоре Вадик пел громче всех, на улице мог кричать — хоть уши зажимай, а когда Серафима Ефимовна вызывала пропеть «соло» (значит, одному), он словно проглатывал язык. Если все-таки выжимал из себя звук; преподавательница хмурилась, заставляла повторять, иной раз даже раздраженно прикрикивала на него.

Вот Серафима Ефимовна, беря на рояле ноту, велит:

— Пой.

Вадик, грустно глядя в угол, собирается с духом и уныло, тихо тянет.

— Не так, выше надо.

Он опять затягивает — теперь тоненьким голоском.

— О, нет! Слушай внимательней: ниже надо.

Окончательно потерявшийся Вадик пытается наугад брать «ниже» и «выше». Результат один и тот же…

— Ах, что же с тобой прикажешь делать? — сердится Серафима Ефимовна. — Никакого слуха, решительно никакого!

Он молчит, глотает обиду, понимая, что преподавательница — старая женщина, нервная, придирчивая; возрази — еще хуже сделаешь.

И дался ей этот слух! Разве не обидно, когда при всех говорят, что тебе будто бы «слон на ухо наступил»… Злая неправда. Если потребуется, он, Вадик, может по звуку различить — «Победа» идет за углом, или «ЗИМ», или, скажем, просто «Москвич». Валька Гребнев научил.

Тем временем Серафима Ефимовна начинает спрашивать знаки музыкальной грамоты.

— Что означает бемоль?

— Бемоль означает… — бодро говорит Вадик, обрадовавшись, что «соло» кончилось. Но тут он запинается и с тоской устремляет взгляд все в тот же угол.

— Ну, ну?

— …означает повышение…

Он слышит за спиной взволнованный шепот Жени Рузиной: «Понижение!..»

— Ах, да, понижение звука, — поправляется он.

— Так. На сколько? — спрашивает преподавательница.

Вадик напряженно вслушивается в шепот Жени.

— На… полтонны! — обрадованно выпаливает он.

Общий смех прокатывается по залу. Даже строгая Серафима Ефимовна улыбается, потом устало и безнадежно машет рукой.

— На полтона, — поправляет она. — Слышал звон, да не знаешь, где он.

Смущенный, красный, как из бани, Вадик горестно думает: «Неужели Фима Фимовна права?.. В самом деле — неважный у меня слух: вон как подвел!»

Ему перестали нравиться и Серафима Ефимовна и зал с большим концертным роялем. Не радовали и поездки на автобусе.

В те несчастливые дни, когда надо было идти на музыкальные занятия, у Вадика с утра начинались разные неприятности со здоровьем: кололо в боку, кружилась голова, ныли зубы. Иногда же нотная тетрадь невзначай заваливалась под диван или за этажерку, и бабушке приходилось разыскивать ее часами.

Откровенно говоря, Вадик не мог найти ни смысла, ни пользы в занятиях музыкой. Восторгов Жени он не разделял и был не в силах понять их. Гораздо больше его интересовали вещи практические, например, пылесос, если отец брался чинить его, или настоящая морская звезда, которую можно было получить на кухне у бабушки, когда она чистила однобокую, одноглазую рыбу — камбалу.

3

На уроках чтения и устного счета Вадик чувствовал себя героем, зато письмо приносило огорчение.

Коварные мухи лезли в чернильницу, будто там был мед. Неизвестно, откуда и как попадали туда волосинки, ниточки, обрывки бумаги. И перья подводили. Возьмешь новенькое, сияющее на солнышке перышко — оно, задирает и режет бумагу; вставишь старое, «расписанное» — оно дает толстую черту да еще норовит спустить жирную каплю… Что тут будешь делать?

Правда, неприятности преследовали не одного Вадика Чудненко. Например, у соседа, Вали Гребнева, — та же самая история, только он этим не огорчался. Его всерьез огорчали лишь домашние задания: «Опять уроков назадавали, вздохнуть некогда!» …Насадит клякс, напишет вкривь и вкось — помалкивает себе, как ни в чем не бывало. Или достанет волчок и начинает пускать его тайком под партой. А то вытащит альбом с марками, толкнет Вадика под локоть: посмотри, мол. У Вадика от толчка помарка. Он сердито дает соседу кулаком в бок, но от этого в тетрадке не становится чище.

Грязь на страницах возникала по всяким причинам: от гребневских масляных пирожков, от недомытых рук, от капель пота, а главное — от неосторожности.

— Как дела, друзья-приятели? — спрашивала Вадика и Валю Нина Матвеевна, заглядывая в их тетради.

— Стараемся, — не очень уверенно отвечал Вадик, потом обиженно добавлял: — Не везет, как на зло. Опять муха попалась…

Однажды, после такого разговора. Нина Матвеевна сказала:

— Да-а… Не рассадить ли вас на разные парты? Вместе вам, действительно, не везет.

Хотя Валя Гребнев был леноват, хитроват и зачастую мешал на уроках, Вадику не хотелось расстаться с ним. Не только великолепное умение рисовать машины, но и любовь к занятным игрушкам, к фокусам, к почтовым маркам выделяли Вальку среди других ребят.