Рассказы о землепроходцах

«Все здесь есть, — рассказывал письменный голова Василий Поярков, побывавший на Амуре незадолго до Хабарова. — И виноград растет, и корабельный лес. Рай одним словом».

Ни Дежнев, ни Хабаров, ни Поярков, ни Стадухин не знали в подробностях того, что происходило на западных рубежах государства, да, может быть, и не думали об этом, занятые своим делом. Просто продвигались они все дальше и дальше на север и на восток.

Не знали... Не думали...

Но дело свое они знали крепко. А делом их было совсем и не присоединение новых земель. Конечно, каждому, кто отправлялся в неизведанный путь, давался наказ: «Смотреть накрепко... и расспрашивать про те реки подлинно, как те реки словут и отколева вершинами выпали и... пашни у них (местных жителей) есть ли и хлеб родица ли». Но это попутно, а прежде всего казаки должны были думать о промысле пушнины. Только в 1626 году вышло на промысел по Тунгускам более полутысячи человек. Каждый промысловик добывал за сезон до трехсот соболей. Доходы от соболиного промысла были чрезвычайно велики. Только в Ленском остроге десятинная казна, поступавшая целиком в собственность царя, составила в 1638 — 1641 годах более двенадцати с половиной тысяч соболей, а всего мехов было вывезено из этого острога за два с половиной года на двести тысяч рублей. И кто знает, не на эти ли «соболиные» деньги и содержалась армия, заслонявшая западные и южные рубежи государства. Землепроходцы, поднимавшиеся по «соболиным» рекам не только продвигали к океану восточную границу, но помогали удерживать и западный рубеж. Весóм, говоря нынешним языком, их вклад в борьбу с иностранной интервенцией.

И об этом-то, конечно, знали и думали казаки.

XVII век вообще характерен взлетом национального самосознания. Начало его озарено подвигом нижегородского ополчения под предводительством гражданина Минина и князя Пожарского, середина — борьбою Богдана Хмельницкого, конец — началом правления Петра I. В XVII веке, во времена Алексея Михайловича, стремительно начинает расти и крепнуть государство. Рождается новая Россия... Подъемом национального самосознания объясняются и подвиги землепроходцев. Трудно выделить наиболее значительные из их числа. Каждый совершал свой подвиг, и каждый подвиг был необходим, становился звеном в цепи тех событий, что слились в единый всенациональный подвиг, выведший Россию на берега океана.

Сборы в дорогу

  чуме было темно и душно. Дежнев постоял у входа, привыкая глазами к этому грязноватому мраку жилища, пока не различил хозяина Манякуя. Он сидел на разбросанных оленьих шкурах и курил.

— Садись! — проговорил Манякуй. — Долго не был.

Дежнев сел.

Уже второй год жил он в этом чуме, и всегда, откуда бы ни пришел — из дальнего ли похода или из приказной избы, — встречал его якут одними и теми же словами. Больше ничего не спрашивал, невозмутимо ждал. Иногда Дежнев говорил что-нибудь, иногда, так и не сказав ни слова, перебирался поближе к своей жене Абакаяде, смиренно ждавшей его в стороне.

Сегодня Дежнев махнул рукой, подзывая и ее. Тяжело вздыхая, выпятив большой живот, жена медленно приблизилась.

— Пойдешь к попу, когда он вернется, — сказал Дежнев. — Я у дьячка записал, чтобы крестили тебя именем Абакан. Ты, Манякуй, и отведешь ее.

Манякуй важно кивнул.

— Правильное дело, Семейка, — похвалил он. — Однако, пошто я поведу? Сам, Семейка, веди!

— В поход иду! — помолчав, проговорил Дежнев. — Может, год не буду, может, два. А ей рожать надо. Надо, каб сын казаком родился.

— Правильно решил! — Манякуй кивнул. — Жить-то, однако, где твоя женка с сыном будет?

— У тебя... Тебе и корову свою с теленком оставляю для прокорма.

— Хорошо так! — согласился Манякуй и, засунув в рот трубку, уже больше ничего не спрашивал.

Дежнев усмехнулся.

Вот и закончены были его сборы в долгую дорогу. Впрочем, что ж...

Хоть и служил он уже больше десяти лет на государевой службе в Сибири, но, как и до службы, в Великом Устюге, не было у него здесь ни дома, ни землицы. Одна только воля... Конечно, и она тоже кое-что да значит. Вот позвал его Михайло Стадухин идти на Оймякон — согласился не думая. Удачливым слыл серди казаков Михайло, не возвращался еще из походов без прибытку. И считалось, что попасть к Михайле — тоже удача. Что ж... Может, и обернется этот поход прибылью, поможет встать на ноги. А пора бы... Сын родится... Пора и своим домом жить.

Наутро небольшой — четырнадцать казаков — отряд Стадухина ушел на Оймякон.

Дежнев надеялся, что через год — полтора вернется назад. Он не знал, что надолго — на два десятка лет — затянется возвращение, а за эти годы помрет старый Манякуй, родится и вырастет сын Любим, сгниет Якутский острог и отстроится вновь уже на другом месте. Дежнев не знал, что совсем другим станет он сам за эти годы.

Путь в незнакомое

ймякон — полюс холода.