Рассказы о жизни. Книга первая

— Люди за общее дело жизни не жалеют, а она ведь у человека одна. Подумай об этом. Только будь осторожен и не каждому доверяй свои мысли.

Я до сих пор не знаю, был ли причастен Волков к какой-либо революционной организации, — тогда все было строго законспирировано. Мне лишь сравнительно недавно стало известно, что еще в период строительства завода ДЮМО в Алчевске работали административно высланные из Петербурга после разгрома «Северного союза русских рабочих» слесари Семен Баканов и Александр Никольский. Они пытались создать революционный кружок, получали кое-какую литературу из Петербурга, но с отъездом Баканова из Алчевска кружок распался. Был ли Волков знаком с организаторами этого кружка, действовал ли в одиночку, сказать не могу.

Запомнился лишь один факт, относящийся к значительно более позднему времени. После того как вышла в свет ленинская «Искра», я, вновь попав в Алчевск после долгих скитаний, впервые увидел эту газету и получил ее под большим секретом именно от Волкова. Как и откуда она попала к нему, это для меня и по сей день является тайной за семью печатями…

Мне приходилось довольно часто бывать в двухэтажном доме главного бухгалтера завода господина Графа. У него была большая семья — одних ребят было восемь человек, и все мал мала меньше. Пока я ждал, когда их отец подпишет принесенные мной бумаги, эта детская ватага окружала меня и старалась вовлечь в свои игры. Постепенно у меня с ними установились самые сердечные отношения, и мне почему-то казалось занятным: дети немца были такими же милыми и бойкими шалунами и проказниками, как и наши «дворовые» мальчики и девочки.

В доме прислуживал русский старичок Иван. Он был небольшого роста, коренастый, еще очень крепкий и ко всему этому обладал исключительно мощным басом. И когда господин Граф кричал ему со второго этажа: «Иван, чаю!» (он в имени своего слуги всегда делал ударение на первом слоге) — Иван басил:

— Сейчас подам!

И хотя он произносил фразу, вовсе не форсируя звук, от его голоса в окнах звенели стекла.

Сохранились в памяти и другие люди.

Начальником заводской лаборатории был немец Блосфельд, культурный и образованный человек с добрым, чутким сердцем. Я часто заходил к нему, и хотя он плохо говорил по-русски, мы беседовали по душам, он задавал мне вопросы, внимательно и терпеливо слушал мои не всегда полные и точные объяснения. Рассказывал о себе, о Германии.

На заводе было много и таких начальников и мастеров из иностранцев, которые вели себя высокомерно, презирали рабочих и унижали их человеческое достоинство. Вот что, например, говорилось о мастерах-иностранцах в донесении департаменту торговли и мануфактуры старшего фабричного инспектора Екатеринославской губернии (апрель 1900 года):

«…как совершенно некультурные, грубые, в большинстве случаев безнравственные, очевидно, худшие представители иностранных мастеровых, они чрезвычайно бесцеремонны, вместе с директорами своими, в отношении к русским рабочим, третируют их всячески, ругают и часто бьют их; в случае же протестов со стороны отдельных лиц мастера эти немедленно и нисколько не маскируя даже своего произвола, предпринимают ту или иную карательную меру: лишают рабочего сдельного заработка, переписав, положим, прошедшим числом рабочего из аккордных в поденные, штрафуют в произвольных случаях и нормах, увольняют со службы безусловно всех тех рабочих, которые обращаются с жалобами к фабричному инспектору и т. п. Примеров таких зарегистрированных в путевых журналах и в книгах записей жалоб рабочих фабричным инспекторам очень много…»[10]

Все это было. Мне же или везло на встречи с хорошими людьми, или я не очень разбирался в людях. Но сохранилось в памяти больше хорошее, светлое.

Очень хорошо помню начальника механического цеха господина Ганемана, начальника электроцеха Краузе, мастера чугунолитейного цеха Циммермана. Все они относились ко мне и другим рабочим просто и доброжелательно.