Рассказы о жизни. Книга первая

Конечно, и после нашей забастовки, а вернее, удачно разрешенного конфликта с администрацией цеха условия работы продолжали оставаться очень тяжелыми, но я, как и прежде, был доволен своей профессией крановщика. Было приятно сознавать, что мне поручено большое и важное дело, что вместе со всеми рабочими цеха я участвую в «огневом ремесле», помогаю большим мастерам-литейщикам. Их опасный и тяжелый труд оплачивался выше всех: хорошие мастера чугунного литья зарабатывали ежемесячно до 100—120 рублей, а иногда и больше. Такие деньги мой отец — пастух не смог бы заработать и за год…

Как-то, возвратясь из Ростова, Иван Алексеевич Галушка показал нам листовку, подписанную Ростовским (Донским) комитетом Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП). Она призывала трудящихся к организованной борьбе против их классового врага — буржуазии. Так я узнал о существовании в России социал-демократической партии. Вскоре после этого появилась листовка Екатеринославского комитета РСДРП. В ней также говорилось о тяжелом положении рабочих и необходимости решительной борьбы против эксплуататоров-капиталистов. Нам стало ясно, что где-то совсем близко от нас действует какая-то новая, большая сила. Нам очень хотелось связаться с комитетами, но преследования полиции и наша неопытность мешали этому.

Серьезно подорвал работу нашего кружка неожиданный отъезд из Алчевска нашего горячо любимого и всеми уважаемого Ивана Алексеевича Галушки. За ним началась открытая слежка полиции, и он вынужден был внезапно скрыться, чтобы не угодить под арест[11].

Как я уже отмечал, на заводе ДЮМО в то время не было никаких рабочих организаций, если не считать нашего нелегального рабочего кружка, который не имел еще широких и прочных связей с рабочей массой. Однако именно некоторые члены нашего кружка, поддержанные передовыми рабочими, проявили инициативу в создании своего рабочего торгового кооператива для продажи рабочим семьям продуктов питания и предметов первой необходимости. Началось все как бы со случайных разговоров, но потом как-то незаметно перешли к делу, к сбору паевых взносов, и вот через год-полтора у нас уже появились своя рабочая хлебопекарня и своя мелочная лавка. Через некоторое время была открыта при заводе и своя рабочая начальная школа.

Так постепенно наиболее сознательные рабочие, встающие на революционный путь, убеждались в том, что сообща можно многое сделать, хотя и были еще очень далеки от понимания насущных задач соединения марксизма с рабочим движением. Но все же мысль уже была разбужена, и наши рабочие все чаще стали разговаривать между собой о тех или иных событиях, которые не только касались семейных и заводских дел, но и затрагивали внутреннюю и внешнюю политику царского самодержавия. У рабочих появился интерес к чтению газет, книг, к тому, что делается в других городах. На заводе появилось много рабочих, которых безработица конца XIX и начала XX века уже погоняла по земле. Они приезжали к нам из Луганска, Ростова, Таганрога. Бывали здесь и петербуржцы, и москвичи, и рижане, и варшавяне, и нижегородцы, а также рабочие из многих других районов. Их рассказы дополняли наши представления о жизни страны.

Вскоре и мы почувствовали влияние наступавшего общероссийского экономического кризиса. У ворот нашего завода с каждым днем скапливалось все больше различных лиц, которые были согласны на любую работу. Но проходящее мимо них заводское начальство безжалостно бросало в голодную толпу одни и те же резкие слова: «Работы нет и не будет».

Мы, работающие, хорошо понимали тяжелое положение всех тех, кто скапливался у заводских ворот, и нередко приглашали к себе то того, то другого, чтобы накормить хоть чем-нибудь, а заодно и расспросить, откуда он, почему остался без работы, что делается в других местах.

Эти случайные встречи имели большое значение для укрепления пролетарской солидарности.

Правда, до конца мы тогда всего не понимали. Нередко пришлые безработные да и рабочие нашего завода все свои беды и несчастья объясняли тем, что плох начальник, что очень жаден и зловреден хозяин предприятия. Иногда же нужда и личные горести объяснялись и совсем наивно: «Ничего не поделаешь — не повезло».

Однако все чаще и чаще, хотя и несмело, высказывались мысли, осуждающие социальный строй.

Конечно, это были рискованные разговоры, и их заводили не со всяким: мало ли было случаев, когда под личиной рабочего скрывался полицейский соглядатай, доносчик.

Сама мрачная действительность наталкивала нас на политические вопросы. Трудности и невзгоды, обрушивавшиеся на нас, выбивали из колеи слабых и отчаявшихся, а иногда и сводили их в могилу, но остальных это закаляло, и они становились еще более стойкими.