Рассказы о жизни московских зданий и их обитателей

А в советское время и поэты, и прозаики спешили в Лаврушинский, прежде всего, за деньгами. Для удобства сочинителей на первом этаже писательского дома разместилось Управление по охране авторских прав, начислявшее гонорары авторам за исполнявшиеся публично их произведения. Тут же рядом – и сберкасса, где гонорары обналичивались. Причем управление обслуживало не только писателей, но и композиторов. Загляни мы сюда лет шестьдесят тому назад, и встретили бы солидную очередь в том смысле, что в ней стояли сплошь солидные люди. Они давно и хорошо друг друга знали, поэтому не толкались и не лезли вперед, а спокойно переговаривались о житье-бытье, о погоде и моде, да мало ли о чем могли судачить поэты-песенники и сочинявшие на их слова музыку известные советские композиторы. Ведь раньше за каждое исполнение песни в любом привокзальном ресторане авторам капала копеечка. Пусть небольшая, но в масштабах всей страны она превращалась в огромную сумму.

Часто в 1950–1960-х годах здесь видели композитора Оскара Фельцмана, на гонорар от песни «Ландыши» он приобрел новую «Волгу» ГАЗ-21 и разъезжал на ней по Москве с ветерком, а точнее с оленем на капоте. Приезжая за деньгами, машину он обычно парковал прямо у дома в Лаврушинском (платных парковок тогда еще не было). Это был один из самых богатых людей Москвы – приглядев бывшую дачу маршала Рыбалко, стоившую семьдесят тысяч рублей, Иосиф Кобзон отправился занимать деньги именно к Фельцману. А завистники композитора шептались: «Вот что можно купить за невзрачную песенку о лесных цветочках». Даже фельетон с карикатурой опубликовали в центральной газете: мол, песня «Ландыши» – пошлость в квадрате. Фельетон тогда имел большую силу, после него нередко могли на пару лет закрыть рот тому или иному певцу, не пуская его на радио и телевидение. Но Фельцман – не певец, он композитор, правда, напугали его на всю оставшуюся жизнь.

У другого композитора, Дмитрия Шостаковича, был личный водитель, который с восхищением рассказывал другим шоферам о своем талантливом пассажире: «Представляете, ребята, какой культурный человек Дмитрий Дмитриевич! Вот встречаю я его на вокзале после очередной поездки, так он, не заезжая домой, сразу мне говорит: “Давай в Лаврушинский!” Какой человек! Без искусства жить не может, очень любит Третьяковку». Водителю – простому советскому человеку – было невдомек, что Шостакович любит не Третьяковку, а сберкассу, где ему регулярно выдавали денежки за исполнение его произведений. Композитор много тратил, а банковских карт и чеков в СССР отродясь не водилось, расплатиться можно было лишь наличными деньгами. Поиздержавшийся Шостакович потому и мчался с вокзала сюда, чтобы снять со счета приличную сумму, так сказать, «на жизнь». Как-то Дмитрий Дмитриевич встретил в сберкассе всемирно известного французского философа Жана Поля Сартра, приверженца левых идей. Сартр отказался от Нобелевской премии по литературе 1964 года, денежная часть которой, как известно, составляет весьма немалую сумму. Но в деньгах он не нуждался – в СССР активно издавали его малопонятные трудящимся экзистенциальные произведения. Какое-то время Сартр увлекался марксизмом – так почему бы не потратиться на поддержку очередного сочувствующего делу социализма «прогрессивного деятеля культуры»? Это была весьма распространенная практика. Шостакович застал Сартра за очень важным занятием – тот выполнял главную заповедь советского гражданина («Проверяйте деньги не отходя от кассы!»), неторопливо пересчитывая толстенную пачку купюр. Надо отметить, что советская идеология всячески эксплуатировала высказывание Ленина, что «мы, коммунисты, не отрицаем материальной заинтересованности рабочих при повышении производительности труда». Наблюдая за Сартром, композитор метко пошутил: «Мы не отрицаем материальной заинтересованности при переходе из лагеря реакции в лагерь прогресса».

В том жутком 1937 году, когда дом в Лаврушинском принял первых жильцов, Шостакович написал исполненную трагизма Пятую симфонию. Послушав ее, Борис Пастернак резюмировал: «Подумать только, сказал все, что хотел, и ничего ему за это не было». Но если Сартр сам отказался от Нобелевки, то Бориса Пастернака заставили это сделать в 1958 году, на закате жизни. А ведь среди русских писателей, обогативших мировую литературу, число нобелевских лауреатов, мягко говоря, незначительно, а среди всех так называемых классиков Лаврушинского переулка он и вовсе единственный, удостоенный самой престижной международной награды.