Рассказы о жизни московских зданий и их обитателей

А через несколько дней, придя в школу, я столкнулась в раздевалке со странным мальчиком, которого раньше не видела. Меня поразила его одежда: сандалии поверх теплых носков, брюки гольф и темно-зеленый свитер толстой вязки с широкой белой полосой у горла. Длинные темные волосы смешно подбриты спереди, чтобы увеличить и без того большой выпуклый лоб. Мясистый нос, губы, вывернутые по-негритянски, и глаза… Ну конечно, только у него могли быть такие глаза, большие и длинные, темные и прозрачные одновременно. Он не был красив, но людей, более располагающих к себе, мне потом редко приходилось встречать. А по лестнице уже бежали ребята: “Валька, ты снова к нам? Здорово, молодец!”

Я не знала, что Валентин Литовский ученик нашей школы и что учился он в седьмом классе, когда его в числе других претендентов на роль Пушкина нашел режиссер Народицкий и увез в Ленинград на съемки. Фильм вышел на экраны, и Валя снова сел за парту, чтобы постигать премудрость алгебры и геометрии, естествознания и истории. Одноклассники окружили его (это были ребята на год старше меня), хлопали по спине, толкали, забрасывали вопросами: “Молодец, Валька, мирово сыграл! Не подкачал!”

Он улыбался смущенно и ласково, на щеках, сквозь смуглоту, проступил легкий румянец, глаза блестели. Он что-то отвечал всем сразу, и потому слов нельзя было разобрать. Я заметила только, что он неестественно растягивает слова, – так разговаривают люди, страдающие заиканием. Я давно уже повесила на вешалку свое пальто, но продолжала стоять, глядя на галдящих ребят, и, когда они веселой гурьбой двинулись вверх по лестнице на четвертый этаж, где занимались старшие классы, медленно поплелась за ними», – вспоминала Лидия Либединская, жительница Лаврушинского переулка. Валя Литовский погиб на фронте.

В Лаврушинском, как мы поняли, обретались писатели самого разного уровня и качества. После войны генералиссимус велел пристроить к дому корпус с комфортабельными квартирами для новоявленных классиков советской литературы – увенчанных орденами и премиями многократных лауреатов Сталинских премий (теперь они могли подниматься на лифте, а прислуга – по черной лестнице). Тогда пошла мода именно на дважды и трижды лауреатов. После пристройки этот дом стал по-настоящему писательским. Ибо раньше он стоял буквой «Г», а теперь превратился в букву «П», правда, чуть хромающую, как и вся советская литература.

Поэт Константин Ваншенкин вспоминал: «В Лаврушинском переулке есть старый писательский дом, после войны туда въехали многие появившиеся вновь лауреаты. Это было средоточье преуспевших и преуспевающих, сборища их были шумны и радостны. Шутки, подковырки тоже были в ходу. Миша Луконин, живший не там, был у кого-то в гостях, и вот другой гость из этого же дома, Николай Грибачев, стал говорить, что уже поздно, пора расходиться. Миша сказал ему:

– Ну, ты-то можешь пройти через мусоропровод…

Тот страшно обиделся.

А десяток лет спустя я с дочерью был в Третьяковке, на выставке русского классического рисунка. Приехали рано, сразу после открытия. И вдруг внутри – Луконин. Здоровается и важно говорит:

– По-моему, неплохо.

Удивил меня очень. Через несколько дней объяснил, хохоча, что застрял в доме, заночевал, кончились сигареты, и он бегал утром за ними в буфет».

А в 1954 году в Лаврушинском переулке прямо среди белого летнего дня случилось такое… Дело было так. Погожий субботний денек, часов 12 утра. Стоят себе люди в Третьяковскую галерею. Гости столицы, трудящиеся, колхозники и научная интеллигенция вкушают предстоящую встречу с искусством – реалистическими полотнами Шишкина и Репина, и всем, к чему приучили еще в средней школе. Очередь стоит смирно, культурно; двери, как сейчас, в галерею не ломают, быть может, потому, что у входа посетителей встречает памятник Сталину (позднее его заменили на Третьякова).

И вдруг благостную тишину нарушают странные звуки, доносящиеся из дома напротив. Звуки сливаются в выражения, причем нецензурные. Кто-то кого-то куда-то посылает, да еще и открытым текстом. Из открытого окна слышится звон разбитого стекла. Видны и подробности: двое голых мужчин, в одинаковых черных семейных трусах (других тогда еще не было), выясняют отношения, т. е. дерутся, сопровождая свое неприличное поведение громкой руганью. Не иначе как скандал и пьяный дебош. Прохожие вызывают милицию, которая немедля приезжает. Зовут понятых, составляется протокол, в который вносятся фамилии бузотеров: Суров и Бубеннов. Классики советской литературы, лауреаты Сталинских премий, жильцы знаменитого писательского дома в Лаврушинском переулке.