Рассказы о жизни московских зданий и их обитателей

Захаживали сюда и московские жители – перекусить в гостиничном ресторане, например, после театрального представления в расположенных неподалеку императорских театрах. Драматург Островский здесь обедал, философ Чаадаев ужинал, поэт Некрасов пил минеральную воду… Вместе с тем мемуары москвичей той эпохи позволяют нам сделать вывод, что жить или обедать у Шевалье (или Шеврие) было не всем по карману. Это была одна из самых дорогих гостиниц города. Вот, к примеру, воспоминания Елизаветы Алексеевны Драшусовой, относящиеся к середине века. Она пишет о поэтессе Каролине Павловой и ее муже, литераторе Николае Павлове, который был сослан в Пермь по приказу генерал-губернатора Арсения Закревского за картежную игру и хранение запрещенных цензурой книг. На самом же деле, узнав о наличии у супруга второй семьи с ребенком, Павлова сама явилась к Закревскому жаловаться.

Как только не оценивали Закревского! Нет, наверное, таких отрицательных эпитетов, которыми бы не наградили его москвичи. Деспот, самодур, Арсеник I, Чурбан-паша и так далее. Как не вспомнить и об остроте князя А.С. Меншикова, пошутившего в присутствии царя, что Москва после назначения Закревского находится теперь «в досадном положении» и по праву может называться «великомученицей». Мучил Москву, естественно, Закревский. К писателям он относился с подозрением, причем и к славянофилам, и к западникам.

К этому человеку и отправили доброхоты Каролину Павлову жаловаться на своего непутевого мужа. А Закревский уже имел зуб на Павлова, сочинившего на него острую эпиграмму, быстро ставшую популярной в Москве. И когда появилась возможность Павлова урезонить, Арсений Андреевич не преминул этим воспользоваться. Люди, пославшие Каролину к Закревскому, знали, как тот любит вмешиваться во внутрисемейные дела. Жаловаться к нему ходили и недовольные жены, и мужья-рогоносцы. Арсений Андреевич, как правило, немедля принимал меры. Драшусова пишет: «Все восстали на бедную Каролину Карловну, забросали ее камнями, а Павлова никто не подумал обвинять за его подлые поступки. За то, что он разорил жену и сына, напротив, о нем жалели, как о какой-то жертве!! Общественное мнение всегда готово позорить женщину – и всегда наполнено снисхождения на проступок мущины!! Между тем прекрасные имения г-жи Павловой, дом, экипажи продавали с молотка, говорят, для уплаты долгов, наделанных г-ном Павловым. У него была, кажется, полная доверенность от жены, и он, говорят, с своим умом и оборотливостью очень хорошо управлял. Но карты и женщины сгубили его, и он расстроил состояние.

(…) Через год или полтора кто-то из приятелей Павлова выхлопотал ему позволение возвратиться, и он снова явился в Москве, снова показывался в обществе, разъезжал в карете, обедал у Шевалье (самой дорогой гостинице) как ни в чем не бывало. Мне всегда казалось непостижимым, как отъявленные негодяи бесстыдством своим, не имея ни копейки денег, находят какие-то таинственные средства, издерживаемые много, и жить роскошно! Не доказывает ли это, что в обществе нашем много еще простофиль, которых можно надувать!»

У Шевалье случались поразительные встречи. Будущий писатель Дмитрий Григорович в феврале 1842 года, будучи на пути в Петербург, заехал в Москву, остановившись в этой гостинице. С приятелем он обедал в ресторане: «Недалеко от меня, за отдельным столом, сидел пожилой господин. Он неожиданно обратился ко мне и с бесцеремонностью старых людей, беседующих с юношами, принялся расспрашивать, где я так хорошо научился говорить по-французски; когда я сказал ему, он приступил к дальнейшим расспросам и кончил, убеждая меня, что молодому человеку нельзя жить без дела, что необходимо начать служить где-нибудь. “Я охотно запишу вас в мою канцелярию, – проговорил он в заключение. – Приедете в Петербург, спросите канцелярию директора императорских театров и явитесь ко мне”. Этот обязательный старик был не кто другой, как А.М. Гедеонов, приезжавший в Москву, чтобы принять под свое управление казенные московские театры. Недели две спустя я возвратился в Петербург и поступил в канцелярию Гедеонова. Я тотчас же написал об этом матушке, утаив только слово театр и в общих чертах сообщая о поступлении на службу. Ответ был самый ласковый и благоприятный; в нем извещалось, между прочим, о возобновлении ежемесячной присылки денег».

Прямо скажем – Григоровичу несказанно повезло встретить в Москве директора императорских театров Гедеонова за соседним столом. По-французски он действительно говорил лучше, чем на русском языке, ибо мать его была француженкой, дочерью погибшего на гильотине во время террора роялиста. Воспитание ему дали соответствующее, он даже учился во французском пансионе «Монигетти» в Москве. Гедеонову такой сотрудник был очень кстати, поскольку немало актрис императорского театра были француженками.