Рассказы, очерки, наброски, стихи (1894-1896)

Соловей еще пел. Но теперь его песнь была такой слабой, замирающей… Закат угас. Вода реки стала темной и как бы густой. Всходила луна, и от горного берега на спокойную поверхность Волги падали черные тени. Во впадине горы сверкал костер, и на реке блестела и трепетала алая лента отраженного огня. Было тихо и так хорошо…

Песнь соловья порвалась.

На террасе появился матрос.

Он помялся немного на одном месте, потом снял с головы кожаную фуражку, посмотрел на пассажиров и решительно подошел к ним…

— Не желаете ли соловья послушать? — сказал он и почему-то сконфузился.

— Что такое? — брезгливо скосил лицо старик…

— Соловья-с не угодно ли… Мальчишка тут один… свистит… как заправский соловей… Ей-богу-с! — объяснял матрос, пятясь назад под строгим взглядом старика.

— Приведи, — кратко сказала дама…

Ее сосед нервно заерзал на скамье.

— Зачем это, Нина? — кисло сморщился он…

Девушка, широко раскрыв глаза, смотрела на матроса.

— Прикажете привести? — переспросил тот.

— Ну, да… Я сказала уж… — сердито кинула дама.

— Он сам придет! — радостно пояснил матрос и исчез.

— Чёрт знает что такое! — поднял брови старик, усмехаясь презрительно и остро… — Какой-то мальчишка свистит, как заправский соловей… Мы слушаем его в убеждении, что это действительно соловей, и, слушая, некто пускается философствовать… Этакая дичь! — И он укоризненно тряхнул головой, чувствуя себя несколько сконфуженным этой дичью.

На террасу вошел мальчик лет четырнадцати.

Он был одет в пиджачок, узкие брючки, на голове его несколько вбок сидел новенький картуз. Его веснушчатое лицо, развалистая походка, толстые, коротенькие пальцы рук и выцветшие жёлтые волосы изобличали в нем жителя деревни. Он подошел к группе, снял картуз, поклонился, тряхнул головой и, не покрывая ее, молча стал играть козырьком картуза, выгибая его… Пассажиры осматривали его тоже молча. В глазах девушки светилось недоумение. Он бойко перебежал серыми глазами по их лицам и спросил:

— Прикажете посвистать?

— Это ты свистел соловьем? — спросил старик.

— Я-с! Буфетчик заказали…

— Что же ты… только свистишь?..

— Так точно… В Козловке сяду и до Казани… а в Казани снова назад…

— Н-ну… — и старик замолчал, не зная, о чем еще спросить.

— Ну, свисти… пожалуй.

— Не надо, папа… — тихо сказала барышня.

Мальчик вопросительно посмотрел на нее…

Заговорила дама густым контральто.

— Кто это тебя выучил?..

— Я сам-с… Подпаском я был… Я вот тут, — он махнул рукой куда-то на берег, — из деревни… Пасешь, бывало, и целый день слушаешь разную птицу… Подсвистываешь ей… ну, и выучился помаленьку… Чижом умею… малиновкой… Только это всё не так хлестко, как соловьем. Соловьем я так навострился, что охотников на эту птичку в обман ввожу. Засяду в кусты и валяю! Как есть, настоящая птица, ей-богу-с!

По мере того как он говорил, его веснушчатое лицо оживлялось гордым сознанием своего мастерства и самодовольством артиста.

— А как навострился я — деревенские которые и говорят: вали, говорят, Микишка, на пристань да и свисти… Господам, которые на пароходах едут, можешь пондравиться. Авось чего добьешься. Я и пошел… Потом вот на пароходах стал ездить… Ничего, мне хорошо. Иной раз так дадут, что глаза выпучишь. У господ деньга дешевая…

Он понял, что заговорился, осекся и уже робко спросил.

— Прикажете посвистеть?

Прошло несколько секунд молчания, прежде чем дама кратко сказала:

— Свисти…

Мальчик бросил картуз к ногам, приставил пальцы ко рту… и выгнул горло… Лицо у него почему-то улыбалось, и он долго не мог начать, вынимая изо рта пальцы, отирая губы, шмыгая носом и строя всякие гримасы.

Наконец снова раздался томный свист-вздох… Он прозвучал, замер, и вдруг в воздухе зазвенела переливчатая трель соловьиной рулады. Барышня вздрогнула и печально вздохнула… Дама усмехалась недовольно и презрительно, ее сосед всё ежился и нервно гримасничал, старик был серьезен и пристально смотрел в лицо мальчика. Оно же было красно от напряжения, надулось, и глаза, расширенные, но тупые и ничего не выражавшие, — не освещали его. Соловей щелкал, переливался и, задыхаясь, останавливался на миг, и снова пел, звал… томно вздыхал… Подражание было изумительно точно.

— Папа, скажи ему… перестать… — тихо попросила девушка. И вдруг встала и ушла с бледным лицом и со слезами на глазах.

— Будет! — махнул рукой старик. Соловей порвал песнь, вытер рукой губы, поднял картуз и протянул его навстречу руке старика. Прошелестела бумажка…

— Покорно благодарю! — сказал мальчик и быстро исчез, спустившись куда-то вниз. Дама проводила его глазами и усмехнулась. Ее сосед что-то проворчал про себя и поднял воротник пальто… Ночь крепла и становилась гуще и темнее. Вода стала черной, берега скрылись во мраке, на небе уже сверкали звезды, и по-прежнему глухо и монотонно гудела вода под колесами парохода.