Рассказы, очерки, наброски, стихи (1894-1896)

«Зачем я сюда пришел? именно сюда, где коротают время кутилы и продажные женщины и где всё так пошло?.. — подумал гость, останавливаясь среди комнаты и опираясь на спинку кресла. — Э, всё равно! пусть до конца будет пошло. Не стоит рассуждать. Нужно делать всё это спокойно, без заигрывающих экивоков прошлому и без какого-либо интереса к будущему. Не будем делать драму из конца комедии. Не будем обвинять себя и других и оправдывать не будем никого, а просто умрем, Петр Ефимович, и всё. Умрем просто, тихо и мирно, как надлежит умирать истинно русскому неудачнику, без эффектов, помпы, записок, жалких слов и прочих ненужностей… Но предварительно выпьем!» — И Петр Ефимович широко улыбнулся навстречу входящему официанту с подносом, на что официант счел своим долгом тоже приятно осклабиться.

— В случае, если что потребуется, извольте позвонить, вот-с кнопка! У нас звонки-с электрические! — с некоторой гордостью сообщил он, изогнулся и бесшумно исчез.

Петр Ефимович подошел к столу и скорчил гримасу.

«Зачем я велел дать коньяку, когда предпочитаю ему водку? гм, странно! А впрочем, ничуть не странно, и решительно всё равно, что ни пить перед смертью — водку или коньяк, шампанское или ликер. Вот думать — перед смертью скверно, это так. Как бы это не думать?»

Петр Ефимович взял апельсин и стал его медленно чистить. Но не думать ему не удавалось. Мысли, скучные и холодные, выделяясь одна из другой, кружились в его голове, точно в медленной пляске, поглощали друг друга, останавливались перед чем-то и вдруг уносились куда-то всем роем. Он упорно смотрел вперед себя, весь охваченный тупой и тяжелой тоской, пытался вспомнить что-то, догадаться о чем-то… Вот они снова являлись и медленно кружились как те холодные, тяжелые и липкие хлопья снега, что тихонько стучали в стекла окна за его спиной… Он следил за собой, и ему казалось, что в голове его как бы разматывался клубок перепутанных ниток, — сначала нитка развивалась прямо и ровно, но вдруг откуда-то за нее цеплялась другая, вся в петлях и узлах, а за ней вытягивалась третья, четвертая соскакивала с клубка, и получался странный запутанный узор… И вдруг всё это разрывалось, а из обрывков уже рождалось что-то другое, такое же неясное и холодное. Петр Ефимович чувствовал себя расколотым на две половины: одна из них, нервно напряженная и болезненно вибрирующая, торопилась прожить как можно дольше, а другая, решительная и твердая, с холодным презрением следя за деятельностью первой, учащенным биением сердца как бы говорила: «Пора, пора, пора!»

«Хочу ли я умереть? Об этом смешно спрашивать перед решенной смертью… А все-таки — хочу ли? Вполне естественный вопрос, ибо я не спокоен… И если я хочу умереть, то что я говорю себе этой смертью, — наказываю себя или боюсь жизни, говорю ли, что я горд, или сознаюсь в бессилии?.. Такая путаница!»

Он крепко потер себе лоб и, налив рюмку коньяку, посмотрел сквозь нее на свет.

«А на кой чёрт в сущности знать мне это, и стоит ли думать об этом? Решено, — я не хочу больше жить. Почему?.. Опять вопрос! Тьфу!..» — раздраженно плюнул он, быстро вынул из бокового кармана пиджака револьвер и, глядя на него, снова задумался.

«Готов произнести очень банальную фразу о маленьком кусочке свинца, разрешающем великую загадку… даже произнес эту фразу… Человек, ты жалок и не оригинален, а если решаешь не сразу, то глуп и смешон! Это, кажется, хорошо сказано… Все-таки я продолжаю думать, тогда как одна секунда — и я сразу навсегда могу освободиться от этой печальной обязанности… Почему? Почему же я думаю, зная, что это — бесполезно? Несчастный человек, зачем ты выучился ставить перед собой вопросы? Впрочем, на вопрос, почему нужно умирать, можно ответить и кратко и верно: сил нет жить. Почему? и так далее… Смешно! Считай я себя философом, я бы сказал, что вся эта ненужная ломка суть не что иное, как усилия Творящей Воли победить мое сознание, выработавшее перед собою цель — смерть!.. Но я не философ, слава мне! а простой человек, запутавшийся в противоречиях жизни, утомленный, одинокий, беспомощный, отравленный многими думами о земном, лишенный цели… или лишивший себя цели… жалкий человек, который не может умереть без того, чтобы не пощупать брода назад… в ту жизнь, которая вытолкала его в шею от себя, видя, что он никуда не годен и никому не нужен. Фи! К чёрту! Finita! Finita! Finita!»[3].

Он поднял револьвер в уровень с правым виском и осторожно стал нажимать спуск. Но его голова, помимо его воли, стала повертываться вправо, и вдруг глаз его очутился перед дулом. Маленькое черное отверстие смотрело ему в глаз холодно и загадочно, вокруг дула из барабана высовывались сизые, тусклые конические пульки. Момент — одна из них выскочит, пробьет кость, проникнет в мозг, разорвет его и столкнет человека с земли куда-то в таинственное и страшное… Это так мучительно просто, что над этим человеку нельзя не остановиться и не подумать.