Шаги. Какие-то люди. И вдруг бах! – в глаза мне заглядывает Полина. Которую я придумывала все эти дни и которой назначила встречу. Но, конечно, я не ожидала, что эта встреча состоится. Вот это да!
– Вот это да! – говорит Полина. – Саша, это она, та женщина. Понимаешь?
Саша тоже заглядывает мне в глаза. Он совершенно такой, как я представляла. Только в очках. А в лифте был без очков. Но я подозревала, что у него зрение не очень.
– Мария, – говорит Полина. – Вот, я принесла фиалки. – Она подносит к самому моему лицу душистый букетик. Не убирай, не убирай, пожалуйста… Ну что ж ты… – И вы просили меня сказать, что это не страшно. – Полина заглядывает мне в глаза, смотрит спокойно и серьезно и повторяет: – Это совсем не страшно.
И мне становится нестрашно. И еще я чувствую, что когда придут отключать аппаратуру, меня уже здесь не будет, потому что я сейчас…
Я дочитала посмертную расшифровку ментограммы пациентки № 47, аккуратно выровняла выбившиеся листы распечатки, постучав стопочкой по столу так и эдак, положила к остальным расшифровкам. Конечно, все это надо еще проверять, сверять, а многое никак и не проверишь, но что-то можно сказать уже сейчас. Например, что общение с пациентом в коме – это диалог. Он нас слышит и по-своему нам отвечает. Это мы его не слышим.
Пьяный просод снова погладил меня по руке, посидел молча с минуту, – я заметила, что на его лице совсем нет морщин. Потом он порывисто встал и вышел. Я немного подождала и вышла вслед за ним.