Рассказы Рэмси Кэмпбелла

В течение минуты ничего не происходило. Затем извивающийся туман исчез, остался только огонь свечей; но теперь они горели ярче, и неясное свечение окружало их. Пока Джиллсон смотрел на свечи, двойное пламя начало гаснуть и вдруг пропало. На мгновение ему показалось, что пламя каждой свечи заменяет чёрное пламя — своего рода негативный огонь, но и он так же быстро исчез. В тот же миг Джиллсон понял, что они с Фишером уже не одни в комнате.

Он услышал сухой шелест из пентакля и почувствовал, что какая-то фигура движется там. Его сразу же окружили невидимые создания. Сухие, невероятно лёгкие существа коснулись лица Джиллсона, и что-то скользнуло между его губами. Ни одной точки на его теле не трогали достаточно долго, чтобы он мог понять, что это такое; так быстры были их движения, что Джиллсон ощутил не прикосновения, а скорее воспоминания о них. Но когда шорох вернулся в центр комнаты, во рту Джиллсона появился привкус соли, и он понял, что щупальце, входившее в его рот, укусило его за язык, чтобы взять каплю крови.

Фишер воззвал на фоне шороха:

— Теперь Ты вкусил нашей крови, Ты знаешь наши намерения. Пентаграмма Плоскостей будет удерживать Тебя до тех пор, пока Ты не сделаешь того, что мы желаем — раздвинешь завесу веры и покажешь нам реальности настоящего существования. Покажешь ли Ты это, чтобы освободиться?

Шуршание усилилось. Джиллсону захотелось, чтобы ритуал поскорее закончился; его глаза привыкли к свету от рекламы гаража, и сейчас он мог почти видеть в темноте тусклую извивающуюся фигуру.

Внезапно раздался дисгармоничный металлический скрежет, и весь дом затрясло. Звуки растаяли в темноте, и Джиллсон понял, что обитатель пентакля исчез. В комнате всё ещё было темно; пламя свечей не возвращалось, и зрение Джиллсона ещё не могло проникнуть в черноту.

Фишер, находящийся возле двери, сказал:

— Что ж, он ушёл, а эта фигура построена так, чтобы Даолот не мог вернуться, не сделав того, что я попросил. Так что, когда я включу свет, вы увидите всё таким, каково оно есть на самом деле. Теперь, если вы можете нащупать шкаф, вы найдёте повязку на глаза, она лежит наверху. Наденьте её, и вы ничего не сможете увидеть, — если не хотите пройти через это испытание. Затем я смогу включить свет и увидеть всё, что я хочу увидеть, а затем использовать идола, чтобы свести весь эффект к нулю. Вы хотите так поступить?

— Я проделал весь этот путь с вами, — напомнил ему Джиллсон, — не для того, чтобы испугаться в последний момент.

— Хотите увидеть всё прямо сейчас? Вы понимаете, что как только вы увидите реальность, тактильные заблуждения никогда больше не смогут обманывать вас. Вы уверены, что сможете жить с этим?

— Ради всего святого, конечно! — ответ Джиллсона был едва слышен.

— Хорошо. Я включаю свет… сейчас!

Когда полицейские прибыли в квартиры на Тюдор-Стрит, куда их вызвал истеричный жилец, они увидели сцену, которая ужаснула даже наименее брезгливых из них. Один квартиросъёмщик, возвращаясь с поздней вечеринки, увидел труп Кевина Джиллсона, лежащего на ковре — он был заколот до смерти. Однако полицейских тошнило не от этой картины, а от того, что они нашли на лужайке под разбитым окном; там лежал мёртвый Генри Фишер, его горло было разорвано осколками стекла.

Всё это казалось очень необычным, и не помог раскрытию дела даже магнитофон, найденный в комнате. Полицейские поняли, что тут определённо проводился какой-то ритуал чёрной магии, и догадались, что Джиллсон был убит острым концом стержня с закреплённым на нём идолом. Оставшаяся часть магнитофонной ленты была заполнена эзотерическими разговорами, которые к концу записи стали совсем бессвязными. Часть ленты, записавшей события после щелчка, включившего свет, больше всего озадачивает слушателей; пока никто не нашёл разумной причины, по которой Фишер убил своего гостя.

Когда любопытные детективы включают запись, они слышат голос Фишера:

— Там… чёрт, я не могу видеть после этой темноты. Теперь, что…

Боже мой, где я? И где вы? Джиллсон, где вы? Где вы? Нет, держитесь подальше, Джиллсон, ради Бога, уберите свою руку. Я вижу, как что-то движется во всём этом… но Боже, это не должны быть вы… Почему я не слышу вас?… но этого достаточно, чтобы поразить любого до потери речи… Теперь подойдите ко мне… Боже, эта тварь — вы… расширяется… сжимается… первичное желе, формируется и изменяется… и цвет… Убирайтесь! Не подходите ближе… вы с ума сошли? Если вы осмелитесь прикоснуться ко мне, вы наткнётесь на этого идола… он может ощущаться мокрым и губчатым, и выглядеть ужасно… но он одолеет вас! Нет, не прикасайтесь ко мне, я не могу этого вынести…

Потом раздаётся крик и глухой стук. Взрыв безумного вопля прерывается разбивающимся стеклом, и ужасный захлёбывающийся звук вскоре затихает.