Рассказы сновидца

Скоро и от парнишки ничего не осталось, а капитан все не умирал. Тогда Дик, который был таким же высоким и крепким, как старина Билл, заявил, что теперь настала очередь Джейкса и что он должен быть доволен тем, что прожил достаточно долго. Однако старина Билл обсудил этот вопрос с Джейксом, и вместе они порешили, что настал черед Дика.

И вот из всей команды уцелели только старина Билл, Джейкс, да еще капитан на далеком острове.

Дика больше не было, кроме них двоих на судне никого не осталось, и Джейкс и старина Билл следили друг за другом днем и ночью. В конце концов старина Билл потерял сознание и пролежал без движения около часа. Тогда Джейкс тихонько подкрался к нему с ножом и хотел заколоть беднягу Билла, пока тот валялся на палубе. Однако старина Билл успел перехватить его руку и сам дважды ударил Джейкса ножом, чтобы наверняка прикончить. Правда, при этом он испортил лучшую часть мяса.

А на следующей неделе, еще до того как вышла и эта, последняя порция съестного, должно быть умер на своем острове капитан, потому что старина Билл ясно слышал, как его нечестивая душа несется над морем, изрыгая проклятья. Не прошло и дня, как корабль был выброшен штормом на побережье.

Вот уже сто лет прошло с тех пор, как умер капитан, а старина Билл благополучно вернулся на берег. Однако проклятье капитана, похоже, все еще действует на беднягу Билла, потому что за это время он не только не умер, но и ни капельки не состарился. Бедный старина Билл!..

Когда рассказ моряка был закончен, все его странное обаяние куда-то пропало. Все мы вскочили на ноги и бросились прочь из таверны, оставив его одного.

Дело было не только в том, что рассказ его был отвратителен. Страшен был его взгляд и ужасна та легкость, с какой его голос перекрывал грохот дождя и завывания шторма за стеной. Вот почему я решил никогда больше не приходить в этот приют моряков — старую таверну на морском побережье.

БРОДЯГИ

Не так давно я шел по Пикадилли, размышляя о песенках, знакомых нам с колыбели, и сожалея о том, что исчезла романтика.

Проходя мимо магазинов, я видел их владельцев в черных сюртуках и черных же шляпах, и в голове у меня вертелась строчка из детской песенки: «Красны камзолы лондонских купцов…»

Улицы выглядели буднично, уныло. Вряд ли что-нибудь может преобразить их, подумалось мне. Тут мои размышления были прерваны собачьим лаем. Казалось, лают все собаки, любые, не только маленькие шавки, но и большие псы. Морды их были повернуты к востоку, откуда я шел. Обернувшись, я увидел, как посреди Пикадилли, почти сразу же за стоянкой такси, шли высокие, поразительного вида люди в живописных одеждах. Смуглая кожа, темные волосы, почти у всех непривычной формы бороды. Они шли медленно, опираясь на посохи, протянув руку за подаянием.

Это в город пришли бродяги.^{23}

Я охотно подал бы им золотой дублон с выбитыми на нем башнями Кастилии, но такой монеты у меня не было. Не пристало этим людям давать ту же мелочь, какой расплачиваешься с шофером таксомотора (необычайно уродливое слово, вполне достойное быть паролем членов какого-нибудь зловещего тайного общества). Часть бродяг носила пурпурные плащи с широкой темно-зеленой каймою, на некоторых плащах зеленую кайму заменяли узкие полоски, остальные одеты кто в выцветшие, потускневшие алые одежды, кто в лиловые. В черном не было никого. Жесты их просящих рук были полны достоинства: так боги могли бы молить о душах.

Я стоял около фонарного столба, когда они поравнялись со мною, и один из бродяг обратился к фонарю и, называя его братом, сказал следующее:

— Ну что, фонарь, брат наш в этой мгле, много ли крушений случается здесь, рядом с тобой в океане ночи? Не спи, братец, не спи. Бедствий много, и не по твоей вине.

Удивительно. Я никогда раньше не задумывался о величии уличных фонарей, о том, что они служат маяками для тех, кто держит путь во тьме. А эти незнакомцы в разноцветных одеждах не прошли мимо.

А другой тихонько проговорил, обращаясь к улице:

— Ты, наверное, устала, улица? Уже недолго им уродовать тебя, сновать по тебе из конца в конец. Потерпи немного. Скоро грянет землетрясение.

— Кто вы? — спрашивали бродяг люди. — Откуда вы пришли?

— Кто может сказать, — отвечали они, — откуда мы или кто мы?

Еще один бродяга, повернувшись к покрытым налетом копоти домам, сказал:

— Да будут благословенны дома, ибо в них к людям приходят сны.

Тут я понял то, что раньше не приходило мне в голову: все эти бросающиеся в глаза дома не похожи один на другой именно потому, что в них водятся разные сны.

Другой бродяга утешал дерево, стоявшее у ограды Грин Парка:

— Успокойся, дружище, скоро сюда вернутся поля.

Все это время безобразные клубы дыма поднимались в воздух, того самого дыма, который задушил романтику, который чернит перья птиц. Ну, подумал я, это они не смогут ни похвалить, ни благословить. Но бродяги, завидев дым, воздели руки по направлению сотен труб, восклицая: