Рассказы. Стихотворения

С реки долетел обрывок любовной песни, подобной тем, которые поют юноши, стерегущие скот в полуденный зной поздней весны. Попугай радостно крикнул и, опустив голову, боком стал спускаться по ветке, а песня зазвучала громче, и вот в полосе яркого лунного света встал юный пастух, которого любят гопи, кумир мечтающих девушек и матерей, еще не родивших ребенка, — Кришна Многолюбимый. Он нагнулся, чтобы завязать узлом свои длинные мокрые волосы, и попугай спорхнул на его плечо.

— Все шляешься да песни поешь, поешь и шляешься, — икнул Бхайрон. — Из-за этого ты, брат, и опаздываешь на совет.

— Так что ж? — со смехом сказал Кришна, откинув голову назад: — Вы здесь немногое можете сделать без меня или Кармы. — Он погладил перья попугая и снова засмеялся. — Зачем вы тут сидите и беседуете? Я услышал, как Матерь Ганга ревела во тьме, и потому быстро пришел сюда из хижины, где лежал в тепле. А что вы сделали с Кармой? Почему он такой мокрый и безмолвный? И что делает здесь Матерь Ганга? Разве в небесах так тесно, что вам пришлось спуститься сюда и барахтаться в грязи по-звериному? Карма, чем они тут занимаются?

— Ганга просила отомстить строителям моста, а Кали заодно с нею. Теперь она умоляет Ханумана поглотить мост, чтобы слава ее возросла! — закричал попугай. — Я ждал здесь твоего прихода, о господин мой!

— А небожители на это ничего не сказали? Неужто Ганга или Матерь Скорбей не дали им говорить? Разве никто не замолвил слова за мой народ?

— Нет, — произнес Ганеша, в смущении переступая с ноги на ногу, — я сказал, что люди — всего лишь прах, так стоит ли нам топтать их?

— С меня довольно позволять им трудиться, вполне довольно, — сказал Хануман.

— Что мне гнев Ганги? — промолвил бык.

— Я Бхайрон простого народа, и этот мой жезл — котвал всего Каши. Я говорил за простых людей.

— Ты? — Глаза юного бога сверкнули.

— Разве в их устах я ныне не главный из богов? — ответил Бхайрон, не смущаясь. — Во имя простого народа я произнес… очень много мудрых речей, только я их уже позабыл… Но вот этот мой жезл…

Кришна с досадой отвернулся и, увидев у своих ног крокодилицу, стал на колени и обвил рукой ее холодную шею.

— Мать, — мягко проговорил он, — вернись к своему потоку. Такие дела не для тебя. Как могут нанести ущерб твоей чести люди — этот живой прах? Ты год за годом дарила им их нивы, и твой разлив поддерживает их силы. В конце концов все они придут к тебе, так зачем убивать их теперь? Пожалей их, Мать, хоть ненадолго… ведь только ненадолго.

— Если только ненадолго… — начал медлительный зверь.

— Разве они боги? — подхватил Кришна со смехом, глядя в тусклые глаза реки. — Будь уверена, это ненадолго. Небожители тебя услыхали, и вскоре правосудие будет оказано. А теперь, Мать, вернись к разливу. Воды кишат людьми и скотом… берега обваливаются… деревни рушатся, и всё из-за тебя.

— Но мост… мост выдержал.

Кришна встал, а Магар, ворча, бросилась в подлесок.

— Конечно, выдержал, — язвительно произнесла тигрица. — Нечего больше ждать правосудия от небожителей. Вы пристыдили и высмеяли Гангу, а ведь она просила только несколько десятков жизней.

— Жизней моего народа, который спит под кровом из листвы вон там, в деревне… Жизней молодых девушек… жизней юношей, что в сумраке поют этим девушкам песни… Жизни ребенка, что родится наутро. Жизней, зачатых этой ночью, — сказал Кришна. — И когда все это будет сделано, что пользы? Завтрашний день опять увидит людей за работой. Да снесите вы хоть весь мост, с одного конца до другого, они начнут сызнова. Слушайте меня! Бхайрон вечно пьян. Хануман смеется над своими поклонниками, задавая им новые загадки.

— Да нет, загадки у меня очень старые, — со смехом вставила обезьяна.

— Шива прислушивается к речам в школах и к мечтаниям подвижников; Ганеша думает только о своих жирных торговцах; а я… я живу с этим моим народом, не прося даров, и потому получаю их ежечасно.

— И ты нежно любишь своих поклонников, — молвила тигрица.

— Они мои, родные. Старухи видят меня в сновидениях, поворачиваясь с бока на бок во сне; девушки высматривают меня и прислушиваются ко мне, идя на реку зачерпнуть воды в свои лоты. Я прохожу мимо юношей, ожидающих в сумерках у ворот, и я окликаю белобородых старцев. Вы знаете, небожители, что я единственный из всех нас постоянно брожу по земле, и нет мне радости на наших небесах, когда тут пробивается хоть одна зеленая былинка или два голоса звучат в потемках среди высоких колосьев. Мудры вы, но живете далеко, позабыв о том, откуда пришли. А я не забываю. Так, значит, огненные повозки питают ваши храмы, говорите вы? Огненные повозки везут теперь тысячи паломников туда, куда в старину приходило не больше десятка? Верно. Сегодня это верно.

— Но завтра они умрут, брат, — сказал Ганеша.

— Молчи! — остановил бык Ханумана, который опять наклонился вперед, собираясь что-то сказать. — А завтра, возлюбленный, что будет завтра?