Рассказы Вельзевула своему внуку

По-моему, вам будет интересно и даже поучительно узнать и про то, что все это тогда на меня самого произвело такое сильное впечатление, что я вдруг сразу как будто лишился возможности переносить кого бы то ни было из окружающих и потому, когда мы вышли из комнаты, в которой осталось лежать бренное «планетное-тело» причины причины моего возникновения, я тихонько, стараясь быть незамеченным, забрался в яму, в которой во время Великого Поста сохранялись в запас отруби и шелуха картофеля для «санитаров» нашего дома, т. е. свиней, и пролежал в ней с вихрем волнующих меня и путающихся мыслей, имевшихся в моем детском мозгу, к моему тогдашнему счастью, еще очень мало, без еды и питья вплоть до возвращения моей матери с кладбища, результат плача которой после обнаружения моего отсутствия и тщетных поисков как бы «сломил» меня, и я моментально вылез из ямы и, постояв раньше на краю ямы почему-то с вытянутыми вперед руками, потом подбежал к ней и, крепко вцепившись в ее юбку, начал, непроизвольно топая ногами, почему-то подражать крику осла, принадлежавшего нашему соседу, судебному приставу.

Почему это произвело тогда на меня такое сильное впечатление и почему я почти автоматически стал себя так странно проявлять, я так-таки до сих пор этого себе и не уяснил, хотя за последние годы, особенно в дни так называемой у нас «масленицы», много раз задумывался главным образом над этим, стараясь доискаться причины его.

Я пока вынес лишь только такое логическое предположение, что, может быть потому, что комната, в которой происходило такое долженствовавшее иметь колоссальное значение для всей моей дальнейшей жизни священнодействие, была до крайних пределов пропитана запахом специального ладана, привезенного из очень популярного среди всех оттенков последователей христианской религии монастыря «Старого Афона».

Как бы там ни было, но свершившийся тогда факт и поныне остается голым фактом.

В последующие за этим событием дни в моем общем состоянии ничего особенного не произошло, если не поставить в связь с этим то, что я стал с этого времени чаще обычного ходить вверх ногами, т. е. на руках.

Первый мой поступок, явно не согласовавшийся с проявлениями других, хотя, правда, еще без участия не только моего сознания, но даже и подсознания, случился как раз на сороковой день кончины моей дорогой бабушки, когда вся наша семья, родственники и все почитавшие мою милую, располагавшую всех к себе бабушку собрались, как это было в обычае, на кладбище произвести над покоящимися в могиле ее бренными останками церемонию, называемую «панихида». Я вдруг, ни с того ни с сего, вместо принятого одинаково у людей всех слоев как осязаемой, так и неосязаемой нравственности и материального положения обыкновения – стоять спокойно, как бы удрученными, с печальным выражением лица и даже, если возможно, со слезами на глазах, начал вокруг могилы подпрыгивать, как бы танцуя, и припевать:

Со святыми да упокой,

Человек она была не простой… и т. д., и т. д.

Вот с этого, кажется, и началось, что в моем общем наличии возникло «нечто» такое, которое в смысле всякого, так сказать, «обезьянничанья», т. е. подражания обычным автоматическим проявляемостям окружающих, стало всегда и во всем порождать, как я это теперь назвал бы, – «потребное-стремление» делать не так, как это самое делают другие.

В том моем возрасте я совершал поступки, например, вроде следующих:

Если брат, сестры и приходящие к нам соседские дети, для того, чтобы наловчиться ловить одной рукой мячик – конечно, правой рукой, как это обычно было для всех, – раньше бросали его вверх, то я для такой же цели, прежде, хотя тоже правой рукой, очень сильно ударял мяч об пол и, когда он подскакивал в воздух, успевая делать сальто-мортале, ловил его только большим и средним пальцами, но уже непременно левой руки, или если все прочие дети с горки на саночках катились лицом вперед, я это делал, как тогда дети называли, – «задним-ходом», или еще, если нам детям давали разной формы так называемые «абаранские пряники», то обыкновенно все остальные дети, прежде чем положить в рот, предварительно облизывали их, очевидно с тем, чтобы выяснить себе вкус и продлить получаемое удовольствие, я же раньше каждый такой пряник со всех сторон нюхал, иногда даже прикладывал к уху и внимательно прислушивался и потом только, произнося про себя, хотя почти бессознательно, но очень серьезно: «таки-таки-таки-надо, не-кушай-чего-не-надо» – и издавая в рифму соответствующие звуки, один раз только придавливая их зубами и не смакуя, сразу проглатывал его и т. д., и т. д…