Расследования в английском стиле. Сборник классического детектива

Мальчишка пустился бегом в сторону улицы Ренуара. Несколько минут спустя он вернулся с двумя бутылками воды; поставив их на землю, он полез в карман за ключом.

Люпен тем временем отошел от меня и неторопливо проследовал вдоль стены, делая вид, будто прогуливается. Как только ребенок вошел в дверь и захлопнул ее за собой, Люпен подскочил и успел вставить в паз замка кончик ножа. Язычок замка не защелкнулся, и теперь достаточно было толкнуть дверь, чтобы она отворилась.

– Готово, – объявил Люпен.

Сперва он осторожно заглянул в щель, потом, к моему величайшему изумлению, преспокойно вошел. Последовав его примеру, я убедился, что метрах в десяти от стены посажена густая рощица лавров, позволяющая незаметно подойти поближе.

Люпен остановился среди кустов. Я приблизился к нему и так же, как он, раздвинул ветви. Моим глазам открылось столь неожиданное зрелище, что я невольно ахнул; Люпен же процедил:

– Черт побери! До чего занятно!

В пространстве между двумя домами без окон мы увидели тот самый дворик, что был изображен на старой картине, купленной мною у старьевщика.

Тот самый дворик! В глубине, у задней стены, виднелась легкая колоннада той самой греческой ротонды. Посредине – те самые каменные скамьи на круглой смотровой площадке, от которой четыре ступени вели к бассейну, выложенному замшелыми плитами. Налево высился тот самый колодец с затейливой железной крышей, а рядом – те самые солнечные часы со столбиком и мраморной доской.

Тот самый дворик! Все это было невероятно странно, тем более что у нас с Люпеном не выходила из головы дата – пятнадцатое апреля, – указанная в углу картины. Мало того, сегодня пятнадцатое апреля, и именно в этот день человек шестнадцать-восемнадцать столь различного достатка, столь непохожих по манерам решили собраться в этом заброшенном уголке Парижа.

В тот миг, когда мы их увидели, все они сидели отдельными кучками, кто на скамьях, кто на ступеньках, и ели. Неподалеку от моей соседки с дочерью расположилась вся семья рабочего и чета нищих; поодаль, выложив ломти ветчины, банки с сардинами и швейцарский сыр, сгрудились лакей, толстяк в засаленной куртке, пехотный капрал и две сестрицы, отличавшиеся сильной худобой.

Была половина второго. Нищий и толстяк достали трубки. Мужчины курили у ротонды, и женщины подошли к ним поближе. Казалось, здесь все друг друга знают.

Мы находились довольно далеко от них и не слышали, о чем они говорят. Однако было заметно, что у них идет оживленная беседа. Больше всех выделялась барышня с собачкой: окруженная слушателями, она что-то пылко доказывала, подкрепляя свои слова энергичными жестами, тревожившими собачку, которая яростно лаяла.

Вдруг кто-то вскрикнул, и сразу же зазвучали вопли ярости; все ринулись к колодцу.

Оттуда в это время вылезал мальчик, сын рабочего. К поясу его был прицеплен железный крюк, от которого тянулась веревка; трое его братьев поднимали его, крутя ворот.

Капрал оказался расторопнее других: он первым налетел на парнишку, но тут же в него вцепились лакей и толстяк, между тем как нищие старик со старухой и тощие сестрицы вступили врукопашную с родителями мальчика.

В мгновение ока мальчик остался в одной рубашке. Лакей, завладев его одеждой, пустился наутек, преследуемый капралом, который вырвал у него из рук штаны парнишки, однако их тут же выхватила у него одна из сестер.

– Они сошли с ума, – прошептал я, не зная, что и думать.

– Ничего подобного, – отозвался Люпен.

– Вот как? Неужели вы понимаете, что тут происходит?

Наконец Луизе д’Эрнемон, которая, очевидно, была у них посредницей, удалось восстановить порядок. Все снова уселись, но теперь у отчаявшихся людей наступил упадок сил, они застыли в безмолвии, изнуренные усталостью.

Потянулось время. Наскучив ожиданием и проголодавшись, я сходил на улицу Ренуара, купил кое-какую еду, и мы с Люпеном подкрепились, не сводя глаз с непостижимой комедии, которая разыгрывалась перед нами. Казалось, с каждой минутой собравшимися овладевает все большее уныние; их спины гнулись все ниже; люди застыли в безнадежных позах, поглощенные думами.

– Не собираются ли они здесь ночевать? – спросил я, изнемогая от скуки.

Но около пяти толстяк в засаленной куртке вынул часы. Все последовали его примеру: казалось, они мучительно, с часами в руках ждут, когда же свершится некое, весьма важное для них событие. Но событие не произошло, и спустя двадцать минут толстяк безнадежно махнул рукой, встал и надел шляпу.

Послышались сетования. Две тощие сестрицы и жена рабочего опустились на колени и перекрестились. Барышня с собачкой и старуха-нищенка, рыдая, обнялись, и мы увидели, как Луиза д’Эрнемон печальным движением притянула к себе дочь.

– Пойдем отсюда, – сказал Люпен.

– Вы полагаете, ожидание окончено?

– Да, и нам самое время удирать.

Мы беспрепятственно удалились. Люпен свернул налево по улице Ренуара и, бросив меня на тротуаре, зашел в первый дом, соседствовавший с двором, отгороженным стеной.

Потолковав с привратницей, он вернулся, и мы остановили автомобиль.

– Туринская улица, тридцать четыре, – велел Люпен шоферу.