Расслышать умерших

Мы были не слишком религиозной семьей. Дочка бывала с нами в церкви пару раз, мы читали детям истории о Моисее, Иисусе, Марии и Иосифе. Иногда они ходили в воскресную школу, но довольно редко. Скорее, я пыталась научить детей любить и уважать других, быть добрыми и отзывчивыми, а не религиозными в строгом смысле слова. Я не могла их научить тому, чего сама не знала. И хотя я читала, молилась и размышляла, когда мои дочки спрашивали меня о небе, я честно отвечала, что ничего не знаю о том, что же бывает после смерти. Вряд ли у нас дома они почерпнули и само это слово ”небо”, и образ золотого небесного пути. Мы никогда об этом не говорили»[120].

Свидетельство Элизабет Кюблер-Росс продолжает ту же линию, что и полученное при мне в Люксембурге сообщение Константина Раудива. Так, обращаясь к родителям, пережившим смерть ребенка, она пишет:

«Возможно, самое лучшее из того, что можно предложить в столь тяжких обстоятельствах, это уверенность, что наше материальное тело – всего лишь кокон, покров, из-под которого смерть выпустит то, что в нас вечно и неуничтожимо: оно выпорхнет, словно бабочка, его символ.

Дети в концлагере Майданек, перед тем, как войти в газовую камеру, ногтями царапали на стенах рисунки: бабочек. Ваши дети тоже в сам момент смерти уже знают, что сейчас они выпорхнут туда, где будут свободны и легки, в место, где уже не страдают, где царит любовь и мир, где времени больше нет, где они могут коснуться вас невидимыми руками, спикировать к вам со скоростью мысли»[121].

Заметим, что и в древне– и в новогреческом языках, когда хотят сказать «бабочка», говорят «душа», и наоборот. Оба эти понятия охватывает собой одно и то же слово[122].

III Новое тело для нашей новой жизни

Любое кладбище – всего лишь хранилище пустоты. Это можно повторять снова и снова, и все равно будет мало. Точнее, в могилах лежит лишь старая одежда, лишь подверженная разложению оболочка. Старая одежда из ткани и из плоти. Конечно, и она достойна всяческого уважения, ведь это последнее одеяние тех, кого мы любили. Но самих любимых там уже нет, они не здесь. Под этими надгробными плитами никто не покоится, никто не почил.

«Вечный покой», – говорит обычно священник во время погребения. Но этот мир и покой не то же самое, что отдых. От перевода к переводу смысл ускользал от первоначальной ясности первоисточника, передавая часто букву, а не дух: сначала по-гречески (eirènè), затем по-латыни (pax), по-французски (paix[123]), все это идет от еврейского слова шалом (shalom), а оно гораздо богаче смыслом. Это не только мир и покой, но и счастье, и полнота жизни. Во многих религиях ритуалы, призванные обеспечить «покой» мертвых, продиктованы на самом деле сильным страхом живых, как бы мертвые не предстали им в виде фантомов или привидений. Этот страх, по-видимому, и подточил первоначальный смысл слова. Мы не столько желаем им жизни в полноте, сколько трусливо хотим, чтобы они оставались неподвижными.

Но это не имеет ничего общего с христианской верой. Христос на Кресте пообещал благоразумному разбойнику: «Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю» (Лк 23:43). Жизнь за чертой смерти продолжается сразу, без промедленья. Отсюда и наши молитвы за усопших. Отсюда и молитвы к святым, обращение к ним за помощью.

Теория о том, что смерть полностью уничтожает человека, а Бог затем восстанавливает или заново творит его в конце времен, – всего лишь сравнительно недавнее протестантское изобретение. Хотя, к сожалению, к ней склоняется все больше и больше католических богословов[124].

1. Душа – это тонкое тело

Однако перед нами по-прежнему стоит одна неразрешимая проблема, настоятельный вопрос, ответ на которые не дают даже лучшие традиционные католические богословы. Да, жизнь продолжается сразу после смерти. Но речь все время идет о жизни души, а не тела. Душа, начиная с греческой философии, все время понимается как что-то совершенно нематериальное. Богословские доктрины всегда предоставляли этой бессмертной душе не только возможность существовать после смерти, но и шанс очиститься от грехов или возрадоваться в созерцании Бога, это считалось вечным воздаянием праведникам. Т. е. уже сейчас они могут узнать вечное блаженство. Но все это вне тела. Однако в последний день, в конце времен они воскреснут. Проблема тогда состоит в следующем: если то, что они испытывают вне тела, и есть уже вечное блаженство, к чему тогда Воскресение? Если же Воскресение что-то прибавит к их блаженству, значит сейчас это еще не блаженство?