Расссказы разных лет

Когда отец и дочь вернулись в селение, была глубокая ночь. Саяре было странно так поздно не спать, — обычно в селении ложились с наступлением темноты. Один раз в году, правда, не спали вовсе — в двадцать третий день месяца рамазан: это была «ночь предопределения», ночь без сна, в молитвах, потому что каждый человек хочет себе уготовить счастье.

Но теперь селение спало. Отец и дочь быстро шли к дому. Ноги Саяры устали, она была голодна. Но она, казалось, не замечала ни голода, ни усталости, — она думала о прекрасном городе и замедляла шаги, чтобы хоть сколько-нибудь отдалить возвращение домой. И, точно читая ее мысли, назло ей, Гаджи Гусейн подгонял ее, и расстояние неумолимо сокращалось. Вскоре возникла ограда, и звук дверного молотка разорвал тишину. И тогда, ощутив себя вновь в плену каменной ограды, Саяра заплакала.

— Не визжи! — толкнул ее Гаджи Гусейн.

«Девка плачет от зависти, что у нее нет мужа, — думал Гаджи Гусейн, отходя ко сну. — Пятнадцатилетняя должна быть в доме мужа или в гробу», — вспомнил он старую пословицу, засыпая.

А глаза Саяры еще долго не закрывались.

И хотя вокруг была ночь и все в доме спали, Саяре вдруг показалось, что для нее пришла ночь предопределения и что ангелы готовят ей новую судьбу.

С этой ночи всё в родном доме стало казаться Саяре малым и тесным.

5

В разгар лета к Биби-Ханум повадилась захаживать Шейда, худая, сгорбленная старуха. Визгливым шепотом рассказывала она о своем сыне Хабибе, — служит он в советской лавке и хорошо зарабатывает, вдов и не прочь жениться вторично и баловать жену подарками, При этом Шейда поглядывала на Саяру гноящимися полуслепыми глазами. Все женщины понимали, куда клонит старуха, и щеки Саяры становились горячими, точно она весь день провозилась над «тэндырем» — печью в земле, где пекут хлеб.

Гаджи Гусейн приказал женщинам угощать старуху Шейду получше, ибо ее посещения сулили замужество Саяры и, значит, доход. И как всегда, когда дело касалось дохода, Гаджи Гусейна охватывал страх, как бы не продешевить: Саяра была молода и нетронута. В мечтах он уже видел полученные за дочь деньги закопанными в саду под верным карагачем, и сердце его готово было наполниться радостью, если б не горькие воспоминания, как жестоко он просчитался однажды, рассчитывая на замужество старшей дочери.

На этот раз Гаджи Гусейн решил быть осторожным.

Как требует того шариат, закон письменный, Гаджи Гусейн призвал Саяру, спросил ее согласия на брак с Хабибом, сыном старухи Шейды. Отец стоял перед дочкой, выжидающе глядя ей прямо в глаза, опустив вдоль тела свои большие руки. И Саяра не знала, что отвечать, ибо за всю жизнь никто ни в чем не спрашивал ее согласия. Ей было стыдно смотреть на отца, она закрыла лицо руками, но он отнял ее руки от глаз и переспросил громче.

— Хорошо, — ответила она робко и тут же почувствовала гордость: ее выдавали замуж с ее согласия, а не обручив с колыбели, как это было с Пикя.

А Гаджи Гусейн восторгался: подумать, как мудро устроен закон мусульман! — письменный не разрешает брака без согласия девушки, зато устный не разрешает девушке спорить с волей родителей, и, значит, согласие всегда обеспечено. Лицо Гаджи Гусейна расплылось в улыбке, и Саяра осмелилась:

— Я хочу видеть портрет жениха.

Гаджи Гусейн удивленно взглянул на дочь, — ему не понравился тон, каким она произнесла эти слова, и он готов был дать волю гневу. Но он вспомнил, что на этот раз дал себе слово быть терпеливым и осторожным.

— Хорошо, — сказал Гаджи Гусейн тихо, сдержав гнев. — Хорошо.

Женщины раздобыли через Шейду фотографию, на которой Хабиб был снят лет двадцать назад. Он был изображен всадником в расшитом бешмете, гарцующим в небе. Лицо его, худощавое, с тонкими усиками, как у мышонка, выглядывало из овального окошечка среди облаков. Женщины ахали от восхищения, и Саяра была счастлива, что у нее такой видный жених. Но тетка Туту позавидовала племяннице и съязвила, что всадник на карточке не Хабиб, а другой человек, что в действительности Хабиб косой и кривоногий. Саяра отшвырнула карточку и завизжала, что не пойдет замуж, пока не увидит жениха.

— Незамужняя женщина — всё равно, что разнузданная ослица, — сказала Биби-Ханум, и Гаджи Гусейн был с ней согласен.

И он не знал, как поступить: закон запрещает девушке видеться с мужчиной, а Саяра упрямилась, и опасно было ее неволить.

По совету Биби-Ханум, Гаджи Гусейн пригласил Хабиба в гости, усадил его в светлой комнате возле окна, а Саяра и остальные женщины, сгрудившись в комнате с закрытыми ставнями, сквозь щели разглядывали жениха. Жених мало был похож на могучего всадника на фотографии, — он был невелик ростом и годами был ближе к Гаджи Гусейну, чем к Саяре, а вместо расшитого бешмета носил обыкновенный костюм. Но он не был косым, и ноги у него не были кривыми, как уверяла охваченная завистью тетка Туту, а мышиные усики подтверждали, что это всё же тот самый всадник, которого видела Саяра на фотографии. Саяра вспомнила подарки, обещанные Шейдой, и после ухода Хабиба подтвердила Гаджи Гусейну свое согласие.