Расссказы разных лет

Три дня по утрам, едва Саяра успевала раскрыть глаза, приносили ей из дома отца лепешки из чистой пшеничной муки с шафраном. Саяра поливала их медом, посыпала толченым сахаром, лениво жевала, валяясь на коврике или слоняясь по дому: работать в первые дни молодой жене не полагается. Три дня родственники присылали подарки, и Саяра липкими от меда руками бережно складывала их в углу на коврике, любуясь, как день ото дня груда растет. Она так привыкла к потоку подарков в своем новом доме, что была удивлена и разочарована, когда этот поток прекратился.

Молодожены побывали в гостях у тестя, а тесть в свою очередь с родственниками пришел в гости к молодоженам. Когда все были в сборе, Хабиб шепнул Гаджи Гусейну:

— Здесь, правда, все родственники, но я служу в советской лавке, и мне будет стыдно не пригласить предсельсовета.

Гаджи Гусейн давно ненавидел предсельсовета, особенно с той поры, как тот велел отдать Саяру в школу. Но он не хотел ссориться с зятем и, сжав зубы, сказал:

— Позови.

Хабиб пошел на другой конец селения и пригласил к себе в дом на торжество предсельсовета. Тот был удивлен, узнав, что жена Хабиба — Саяра, дочь Гаджи Гусейна, единоличника, ибо считал ее еще маленькой девочкой. Но Хабиб показал предсельсовета бумажку из загса, и тот, вздохнув, поздравил Хабиба и обещал прийти.

Он пришел в разгар торжества и подал Хабибу свадебный подарок — радио. Его усадили на лучшее место, потчевали бараниной, жирным рисом и сладкими пирожками. Предсельсовета видел, что женщины, хотя и не отделены от мужчин, находятся всё же в отдалении, сторонятся мужчин. Он поискал глазами молодую жену, и Хабиб, поняв его взгляды, сказал виновато:

— Она стесняется выйти к незнакомым мужчинам...

— Теперь женщинам незачем прятаться от мужчин, — сказал предсельсовета громко, чтобы слышали не только мужчины, сидящие рядом с ним, но и женщины, стоящие в отдалении. — Советская власть, правда, не заставляет силой снимать чадру, но пусть будет стыдно тем, кто запрещает женам и дочерям стать равными мужьям и сыновьям.

Гаджи Гусейн слушал слова предсельсовета, и сердце его колотилось от возмущения. Он готов был крикнуть: «Болтай это в твоем клубе, а не в доме моей дочери!» Он готов был сжать горло предсельсовета своими большими руками. Но предсельсовета был гостем и властью, и Гаджи Гусейн сдержал себя. Все гости жадно слушали предсельсовета, и хотя никто не произнес ни слова, чувствовалось, что они точно разбились на два враждебных лагеря, готовые броситься друг на друга. А Хабиб сам был не рад, что зазвал столь беспокойного гостя, его мышиные усики подергивались, он то и дело придвигал гостю лучшие куски баранины, и плов пожирней, и сладкие пирожки, точно желая едой закрыть ему рот. Но предсельсовета ел мало и пробыл в гостях недолго. Когда калитка за ним захлопнулась, тесть и зять переглянулись, вздохнули свободнее.

Спустя несколько дней пришла пора отблагодарить родственников, приславших подарки, и Саяра принялась распределять ответные подарки, принесенные ею для этой цели из дома отца. Она беспокоилась, хватит ли у нее чем отплатить, и проявила в распределении чуткость и сообразительность: она знала, кому следует послать кисет для табака, кому яркий шелковый платочек, кому тюбетейку. Хабиб похвалил Саяру, и она почувствовала себя важной, самостоятельной: наконец-то избавилась она от насмешек Биби-Ханум, от злой зависти тетки Туту!

Но вскоре подарки попрятали в сундуки, никто больше не присылал сладостей, а визгливый голос старухи Шейды стал будить Саяру по утрам. И если вначале в доме мужа всё было ново и необычно, то вскоре всё стало таким же, как в доме отца. Пшеничное поле, — правда, было короче и уже, водоем — грязнее и мельче, сад — тесней и беднее плодами. Хабиба целый день не было дома, свекровь была малосильна, бестолкова, и вся тяжесть работы упала на Саяру.

Ко всему Саяре пришлось нянчить двух младших девочек мужа. Она была очень горда этим: она — мачеха вроде Биби-Ханум. «А если так, — думала Саяра, — нужно себя вести как Биби-Ханум». Саяра напускала важный вид перед малышами и, когда взрослых не было дома, курила самодельную трубку, набитую остатками из табачной коробки Хабиба и сухими виноградными листьями. Сквозь едкий дым этого курева она всё же присматривала, чтобы малыши не свалились в хлебную печь, вырытую в полу, кормила их и, как настоящая сельская лекарша, дула им в нос, если в горле у них застревала пища. Девочки льнули к Саяре, как котята, а бабка Шейда отчаянно их ревновала.

Только Асад смотрел на мачеху исподлобья, и долго ни одного слова не было произнесено между ними, потому что первое время говорить молодой жене ни с кем из домашних, кроме мужа и малолетних, не полагается. Когда же пришла пора, в которую разрешено говорить, Саяра подошла к Асаду и, тронув книжку, которую он читал, спросила шепотом:

— Про что там рассказывается?