Расставание с мифами. Разговоры со знаменитыми современниками

– Мне очень нравятся строки Белого: «Золотому блеску верил,/ А умер от солнечных стрел./ Думой века измерил,/ А жизнь прожить не сумел». Это ведь он и о себе сказал. Жестко, беспощадно, но справедливо ли?

– Думаю, справедливо. Андрей Белый не вполне реализовался в жизни, но в искусстве – стопроцентно. Ему принадлежат лучший, на мой взгляд, русский роман прошлого века «Петербург», несколько поэтических шедевров, гениальная книга «Мастерство Гоголя», филологические штудии по проблемам стиховедения и потрясающие воспоминания.

– Мне пришлось на днях увидеть на телеэкране интервью с Джоном Апдайком, выпускником вашего Гарварда, где он признался, что «странные сочинения Белого, шедевры символистской прозы» поразили его обостренным чувством правды. Русские писатели, заметил он, всегда стоят на страже правды.

– На страже правды – да, безусловно. Но лучшие русские писатели были и несравненными художниками, магами, чародеями.

«Бог творит, а я делаю»

– Маги, чародеи, гении… А знаем ли мы, что такое гений? Феномен нормы, божественной нормы или, напротив, отступление от нормы, высокая болезнь? Много лет я мог с близкой дистанции наблюдать за двумя гениями – артистом Иннокентием Смоктуновским и шахматистом Михаилом Талем. А Вам довелось в повседневном живом общении быть в присутствии гения?

– Что такое гений, не берусь определить. Но точно знаю, что был в присутствии гения. Даже двух. Оба русские, оба не из мира литературы. Два раза я встречался с Игорем Стравинским (Стравинский И. Ф., композитор и дирижер, до 1914 г. жил в России, с 1939 г. в США – ред.). Он был уже очень больной и старый человек. Я хотел разговаривать с ним о Кузмине, о других людях начала века, которых он знал. Отправил ему письмо и был удивлен, получив быстрый ответ: приходите туда-то и тогда-то.

В первый раз я был у Игоря Федоровича, наверное, час и разговаривал с ним и его женой, которая очень хорошо знала Кузмина и других поэтов и художников в Москве и в Петербурге в начале века (у нее был чудный альбом, который, к счастью, теперь издан в Америке). Если еще есть вопросы, сказала она, пожалуйста, приходите снова.

Мы виделись со Стравинским за два года до его кончины. Несмотря на почтенный возраст – восемьдесят семь лет – и болезнь, он был невероятный, удивительный человек, с очень живыми глазами.

Вторая наша встреча была менее продолжительной. Затем я несколько раз бывал у него на квартире, но он уже лежал, не выходил, и я разговаривал только с его женой Верой Артуровной, одаренной, как и он, личностью. Стравинский удивительно воздействовал на меня, молодого человека 28 лет. От него, если так можно сказать, веяло гениальностью.

– А как Вы относитесь к музыке Стравинского?

– Я обожаю его музыку. Он первый композитор двадцатого века. Его музыка для меня – всегда откровение. Я готов слушать ее бесконечно. Слушаешь музыку Стравинского, и каждый раз открывается все новое и новое. Может быть, это и есть гениальность?..

– А в том, как Стравинский держался, его гениальность ощущалась?

– Игорь Федорович был предельно простой человек. Окружающие курили ему фимиам: гений, феномен, уникум. Он на эти восхваления не обращал внимания, но иногда сильно раздражался…

– А второй встреченный Вами гений?

– Джордж Баланчин, он же Георгий Мелитонович Баланчивадзе, – может быть, величайший хореограф в истории балета. Я познакомился с Баланчиным совершенно случайно в середине шестидесятых, будучи аспирантом Принстонского университета. В Принстоне я был учеником Нины Николаевны Берберовой (Н. Н. Берберова, русская писательница, покинула Россию со своим мужем Владиславом Ходасевичем в 1922 г., жила в Италии, Германии, Франции, США – ред.). Она имела очень приятную привычку – приглашать учеников к себе на ланч, на ужин. И вот как-то раз, весной 66-го, она мне звонит: «Джон, приходи завтра на ланч, у меня для тебя будет сюрприз».