Расстояние

– А поставь себя на моё место и честно признайся, что и ты не знаешь, когда и где остановиться, и никто не знает. Когда их много, они превращаются в самоцель, и вместе с тем появляются совсем другие ценности. Война всех против всех – не пустой звук, только на ней не убивают… уже не убивают, только изредка, цивилизация, видите ли, пусть и весьма недоразвитая. В любом случае, выигрывает тот, кто сильнее, а если ты проиграл, тебе остаётся лишь глупо улыбаться пока тебя грабят, что, знаешь ли, унизительно.

– Но это совсем другое.

– Не вижу разницы.

– Зарабатывание лишних денег становится просто игрой. Серьёзной, опасной, но игрой, ни чем существенным не чреватой.

– По-твоему, жизнь – не что-то существенное?

– По-моему, к жизни она не имеет никакого положительного отношения.

– Нет, я не могу отделить себя от того, чем занимаюсь, это и есть моя жизнь, и другой она уже не будет. Всё, что я делал, все те люди, коих я встретил, все те места, в которых я побывал, сформировали мою личность, моё существование, если хочешь, мой способ выживания. Иногда я ностальгирую по тяжёлым временам, потому что…

Аркадий на секунду отвлёкся, у него вдруг возникло чувство, будто кто-то пытается до него докричаться издалека, что-то донести, а он не может разобрать ни единого слова.

– …в них присутствовала новизна, движение, что-то по-детски наивное, сулящее надежду.

– Ты просто был молод.

– Да-да-да, и это тоже, это непременно так. А потом я повзрослел, – и вдруг он оборвался на полуфразе без намерения прибавить что-либо к сказанному. Внезапно возникшее оживление от приятных воспоминаний быстро прошло, будто ударившись с разбегу о глухую бетонную стену забвения.

– Твоему положению, объективно говоря, можно позавидовать не только из-за денег. У тебя есть дело, которым ты любишь и умеешь заниматься, есть семья…

– Помню как-то раз мы с Анечкой бегали по городу, искали тебе штаны, первые настоящие, ко дню рождения, считай, у нас появилась главная цель в жизни: купить тебе штаны. Перерыли весь город вверх дном, выбор умопомрачительный, но нам хотелось фирменных, качественных и недорогих. Смешно; не понимали, что одно исключает другое. Тогда я не был искусен в доставании чего-либо, что в то время являлось важным навыком, а жена и подавно. В общем ни черта в конце концов не нашли хоть и старались изо всех сил. Наша суета длилась неделю-полторы, жаль, отец не видел, может, помог бы, сами мы с женой сговорились не обращаться к нему за такой мелочью, стыдно. Вот ведь были дураками!

– Почему дураками?

– Знаешь, как приятно помогать другим? А родным в особенности. Потому и дураками. Отчего мы в молодости считаем себя исключительными? Сами упоённо бегали, вошли в азарт, а ему, думали, будет в тягость. Такая глупость. Потом пошли на очередной рынок, взяли чёрт знает что: не тот цвет, не тот размер, к тому же, по ощущениям, бывшие в употреблении, – а по дороге домой друг друга ободряли, пытались найти достоинства в своей покупке, фантазировали, как тебе в них будет хорошо. Как вернулись, Анечка штаны сразу постирала, и они сильно полиняли, но чуть сели и стали не так тебе велики, а на следующий день, как только вы пришли с прогулки домой, она мне звонит и со слезами в голосе говорит, что разошёлся шов. Отнесли в ателье, их практически полностью перестрочили, получилось неплохо, ты их долго носил, пока не протёрлись, паршивенькая ткань. А сами только задним умом догадались, что можно было сшить в том же ателье, купив хорошую ткань с подходящим цветом. В общем получилось совсем невпопад. И почему мы непременно хотели купить готовое?

– Так проще.

– Выходит, нет, не проще, ведь столько было беготни.

– Я имею в виду, проще в другом смысле: ваше занятие помогало от чего-то отвлечься.

– Оно помогало нам ощущать себя семьёй, но потом всё куда-то подевалось, после чего как раз таки и стало проще. И уж не знаешь, что лучше.

– Это очевидно.

– Не спеши с выводами. Когда уходит одно, всегда появляется нечто иное, занимающее его место. Уходит само, хочешь ты или нет, тебе приходится лишь сожалеть о том, чего не успел совершить, и жить далее, зная, что и нынешняя жизнь тоже перемениться.

– Так нельзя. Сколько в этом эгоизма!

– А, по-моему, это смирение.

– Нет, это именно эгоизм. Насколько высоко надо ценить самого себя, чтобы считать жизнь вокруг чем-то переменчивым и второстепенным! Мы её составляем, и другого содержания не имеем. Держаться лишь за самого себя – просто сумасшествие, всё равно что держаться за пустоту.

– Называй, как хочешь. Я слишком стар, чтобы менять свои взгляды.

– Ну нет, постой. Я не думаю, что ты на самом деле так думаешь, иначе ты бы не женился и не завёл детей.

Геннадий Аркадьевич вполне овладел собой и лениво посмотрел на сына после его последней реплики.

– С тех пор много лет прошло. И да, в чём-то ты прав, я изменился.

– Ты хочешь сказать…

– Нет, этого я сказать не хочу.