Расстрелять

Дверь, за которую я легкомысленно потянул, рухнула на меня вместе с трехметровым косяком, возмутив многолетнюю пыль, но моя природная реакция была на месте, и я уцелел. Под ногами битое стекло. Здесь не жили лет триста. Загаженные шкафы сгрудились печально вокруг кучи сношенных ботинок, ветоши. Все это покрыто бархатной плесенью. В оконные проемы врываются лохмотья полиэтилена, рождая шелест. В углу средневековым факелом, видимо, долго-долго горел рубильник. А потолок какая-то сволочь выкрасила в шаровую краску. От мороза краска лопнула и теперь отваливается целыми рулонами. В середине пирамида возведена не руками человеческими, а другим плодоносным местом. Все это уже давно перешло в перегной. Кусок лопаты я нашел за дверью. Ну что ж! За работу. Не так уж все и сумрачно вблизи. Нужно устранить хотя бы эти следы устного народного творчества, чтоб не возмутить глубинных процессов в недрах организма командующего. Может быть, он излишне брезглив.

Через двадцать минут я все убрал. Мусор я выбросил. Там в углу есть заколоченная дверь на нехоженый трап. Туда все все выбрасывают. Последней туда полетела лопата. Дверь я поставил на место и забил ногой. Так. До посещения замкомандира дивизии и начпо у вас еще два часа тридцать минут. Успеем.

Ровно в 12.00 наверху послышалась какая-то возня. По-моему, замкомдив и начпо уже мечтают на меня посмотреть.

Замкомдив - старый матерщинник и клинический балбес уставился на меня. Из-за него выглядывал начпо. Сейчас этот Тянитолкай что-нибудь изрыгнет в два голоса, что-нибудь поражающее своей новизной. Что-то не видно радости на их рожах. Ах, они уже побывали наверху.

- Как же здесь люди раздеваются?

Это начпо. Ну, он у нас с планеты Сириус недавно прилетел.

- Хымик! - начал замкомдив, и в течение следующих двадцати минут самым порядочным словом в мой адрес было слово "хуй".

Мне захотелось встать по стойке "смирно", сказать: "Есть! Так точно! Прошу разрешения!" - а потом расстегнуть штаны и помочиться прямо на "товарища капитана первого ранга" тугой струей, стряхнуть на него последние капли и сказать: "Есть, товарищ капитан первого ранга, есть! Все ваши замечания устраним!"; застегнуть штаны и добавить: "Ночевать здесь будем, а устраним" - и встать по стойке "смирно", едя глазами. Интересно, что б мне было? Наверное, ничего бы не было.

- Ночевать здесь будешь! Жить! Я тебя здесь поселю! Вы что, добиваетесь, кусок лохматины, чтоб нам навсегда сделали козью рожу?!

"Сын трахомной собаки, - подумал я, на него глядючи, таких орлов, как ты, у нас до Пекина раком не переставить", - а вслух сказал:

- Товарищ капитан первого ранга, хорошо, что вы не пришли сюда два часа назад. Это я еще убрал здесь немного, и сейчас здесь уже пейзаж по сравнению с тем, что здесь до этого было.

Все-таки я люблю, когда начальство бьется передо мной в истерике, выкидывая коленца и одновременно пытаясь сформулировать стоящие передо мной задачи. Я люблю выключить звук и наблюдать человеческое лицо. На нем оживают все его активные центры. Они так и пульсируют, так и пульсируют. Ладно. Ночевать так ночевать. В сутках 24 часа. 25 не может сделать даже командующий Северным флотом.

Когда я вышел на улицу, я обернулся и посмотрел на "Славу КПСС". Ее уже красили.

В кармане

Учитесь спать в кармане. Для того чтобы спать в кармане, нужно сидя привалиться к стенке и в распахнутый китель положить голову; через несколько минут голова упадет ниже, нос зацепится за внутренний карман, а еще через парочку вдохов он заурчит

накопившимся, рассказывая ближайшей сисе, что он вообще по всему этому поводу думает...

Командир спал в кармане, как беспризорник. Из кармана виднелся полуоткрытый рот, и, куда-то внутрь изо рта потянувшись, удлинившись, лениво капало.

Жизнь подводника отличается особой полосатостью. Быстрая смена светотеней всегда утомляет, и подводник высыпается впрок. Пусть даже он спит пунктиром. Все равно впрок. На долгие года. Даже если он спит на стуле. Даже если на кресле. Стул и кресло придуманы целиком для сна. Как хорошо на них спится...

Тело командира, причмокнув, застонало, повернулось, ощутило тревогу, выпало из кармана и - не проснулось; ноги уперлись в прибор, голова, заскользив по засаленной спинке, успокоилась на подлокотнике кресла, шея жилисто натянулась, и руки обнялись...

Автономка не спеша разматывала свою нить. Центральный не спеша плыл, увязая в грезах; со всех сторон мерно шипело, свистело, гудело, отпотевало; что нужно - перегонялось, что не нужно - откачивалось.

Командир спал, пока ему не приснилось. То, что снится подводнику, нигде почему-то до сих пор не учтено. Он дернулся убиваемым бараном! Шток, на котором сидит командирское кресло, переломился сухим бамбуком, и прилипшее тело грохнулось головой в палубу, щелкнув внизу зубами. Вскочивший командир был просто страшен.

- Ну, сука! - рубанул он воздух, азартно полуприсев. Боевая тревога, мать ее наизнанку! Ракетная атака! Сейчас мы им покажем... Сейчас...

Онемевший центральный застыл в рабочих позах. Лица, наконец, засветлели узнаванием.