Рассуждение о добровольном рабстве

И те четыре вида ее, которые знала античность, взятые все вместе или каждая в отдельности, не соответствуют подлинному характеру дружбы: ни родственные узы, ни социальные, ни узы гостеприимства, ни физической любви. Дружба детей с родителями — это скорее уважение. Дружба питается очень интимным общением, которого не может быть между детьми и родителями из-за слишком большой разницы между ними в годах; да и в некоторых случаях она должна была бы приходить в противоречие с их естественными обязанностями. Действительно, не все сокровенные мысли отцов могут быть сообщены детям, не создавая между ними неуместной вольности, равным образом всякого рода предупреждения и указания ошибок, являющиеся одной из первых обязанностей дружбы, невозможны со стороны детей по отношению к родителям. Существовали народы, у которых, по установившемуся обычаю, дети убивали своих отцов; были другие, у которых отцы убивали своих детей во избежание того, чтобы они не стали со временем помехой друг другу, — ведь, согласно законам природы, сохранение жизни одного зависит от гибели другого. Находились философы, презиравшие эти естественные узы, например Аристипп[185]: когда к нему пристали по поводу любви, которую он должен питать к своим детям, поскольку они вышли из него, то он принялся плеваться, говоря, что это тоже вышло из него и что мы порождаем также вшей и червей. Или взять хотя бы того, которого Плутарх хотел заставить помириться со своим братом[186]. «Я не придаю особого значения, — ответил он, — тому, что мы оба вышли из одного и того же места». Говоря по правде, слово «брат» — прекрасное и полное любви слово, и по этой причине мы, т. е. он и я, побратались и воздвигли на этом наш союз. Но обычно наличие у братьев общего имущества, разделы его, наконец, то, что богатство старшего брата влечет за собой бедность младшего, — все это чудо вищно уродует и ослабляет братские узы. Братья, стремясь к преуспеянию в своих делах одними и теми же путями и средствами, часто неизбежно приходят в столкновение друг с другом. Но, впрочем, почему то гармоническое соответствие и сродство, которые порождают подлинную и совершенную дружбу, почему должны они обязательно существовать при родственных узах? Отец и сын могут быть совершенно разного душевного склада, и точно так же братья. Это мой сын, это мой родственник, но это человек свирепый, злой или дурак. И затем, поскольку это такая дружба, которая диктуется нам законом и естественным долгом, то в ней меньше всего нашего выбора и свободы воли. А между тем ничто так не зависит от нашей свободы воли, как любовь и дружба. Я говорю это не потому, что я не испытал на себе всего того, что могут дать родственные узы, поскольку я имел наилучшего в мире отца, самого снисходительного вплоть до его предельной старости, и поскольку я происходил из прославленной в этом отношении семьи, где от отца к сыну царило образцовое согласие между братьями.

|| et ipse
Notus in fratres animi patemi[187].

Дружбу, хотя она и возникает из нашего свободного выбора, нельзя сравнивать с любовью к женщине, ни относить ее к той же категории. Пламя любви — должен признать —

Neque enim est dea nescia nostri
Quae dulcem curis miscet amaritiem[188],

более действенное, более пылкое и более жгучее. Но это пламя безрассудное и улетучивающееся, зыбкое и лихорадочное, волнообразное пламя, подверженное приливам и отливам и привязывающее нас только одним краем. Между тем как дружба — это повсеместно разлитое общее тепло, к тому же умеряемое и одинаковое, тепло постоянное и устойчивое, полное нежности и мягкости, не заключающее в себе ничего жгучего и ранящего. Более того, любовь — это неистовое стремление к тому, что убегает от нас:

Come segue la lepre il cacciatore
Al freddo, al caldo, alla montagna, al lito;
Ne più, l’estima poi che presa vede,
Et sol dietro a chi fugge affretta il piede[189].

Ho как только любовь переходит в дружбу, т. е. в согласие двух воль, она чахнет и улетучивается. Наслаждение, так как оно имеет в основе только плотское вожделение и сопровождается утолением его, губит ее. Дружба же приносит тем большее наслаждение, чем опа более желанна; будучи духовной, она возникает, питается и растет лишь благодаря даваемому ею наслаждению; благодаря дружбе, душа становится тоньше. Во время моей совершенной дружбы с ним эти мимолетные увлечения иногда овладевали мною, я уже не говорю о нем, который щедро признается в них в своих стихах. Таким образом, я испытал обе эти страсти, и обе они мне знакомы, но обе они оставались несоизмеримыми. Одна из них, совершая свой путь, неторопливо парила в величавом и горделивом полете, с презрением глядя на другую, следовавшую своим путем где-то далеко, далеко внизу.