Рассуждения кота Мура

Князю это было не по сердцу. Ему казалось, что венчание с уполномоченным было бы красивее, торжественнее и величавее, он уже заранее радовался этому празднику, и его успокоило только то, что перед венчанием будет большое торжество с орденом. Он хотел самым торжественным образом надеть на принца большой крест ордена их дома, который учредил его отец и которого не носил и не мог носить ни один из других рыцарей.

Итак, принц Гектор явился в Зигхартсвейлер, чтобы увезти принцессу Гедвигу и получить большой крест ордена, потерявшего свое значение. Ему нравилось то, что князь держал свое намерение в тайне; он просил его пребывать в этом молчании и в особенности не говорить ничего Гедвиге, так как хотел убедиться в ее любви, прежде чем начать сватовство.

Князь не мог хорошенько понять, что принц хотел этим сказать, и полагал, что, насколько ему известно, эта форма, то есть уверенность в любви перед венчанием, никогда не была в употреблении в княжеских домах. Если принц понимает под этим обнаружение некоторой привязанности, то ведь этого не должно быть до брака; но так как легкомысленная молодежь склонна перескакивать через все, касающееся этикета, то указанные чувства можно выяснить за три минуты до обручения. Как прекрасно-возвышенно было бы, если бы в эту минуту жених и невеста выказали друг к другу отвращение! К несчастью, впрочем, подобные правила высшего тона считаются в новейшие времена пустыми бреднями.

Когда принц Гектор впервые увидел Гедвиг у, он шепнул своему адъютанту на непонятном для всех неаполитанском диалекте:

– Клянусь небом, она прекрасна, но рождена близ Везувия, и его огонь горит в ее глазах.

Принц Игнатий очень кстати осведомился о том, есть ли в Неаполе красивые чашки и сколько их у принца Гектора. Проделав всю гамму приветствий, принц Гектор хотел снова обратиться к Гедвиге, но тут открылись двери, и князь пригласил принца взглянуть на величавую сцену, которую он приготовил в парадном зале, собрав большое общество, которое весьма мало подходило ко двору. На этот раз он был менее строг в выборе, чем обыкновенно, так как зигхартсвейлерский кружок в это время был на загородной прогулке. Бенцон и Юлия, однако, присутствовали.

Принцесса Гедвига была спокойна, сдержанна и безучастна. Она, по-видимому, не больше обращала внимания на прекрасного чужестранца с юга, чем на всякое другое новое лицо при дворе. Принцесса с неудовольствием спрашивала у краснощекой Нанетты, не сошла ли она с ума, когда та шептала ей на ухо, что иностранный принц удивительно хорош собой и она никогда в жизни не видала такой красивой формы.

Принц Гектор распустил перед Гедвигой пестрый, блестящий павлиний хвост своей любезности, а она расспрашивала его об Италии, о Неаполе, почти оскорбленная его преувеличенной слащавостью.

Отвечая, принц изобразил ей рай, в котором она была бы господствующим божеством. Он мастерски владел искусством говорить с дамами: все превращалось в гимн, восхваляющий их красоту и прелесть. Но среди этого гимна принцесса вдруг вскочила и бросилась к Юлии, стоявшей поблизости. Она прижала ее к своему сердцу, называя тысячью нежнейших имен и восклицая, что это – ее дорогая сестра, чудная, нежная Юлия. Тут подошел принц, несколько удивленный бегством Гедвиги. Он остановил на Юлии долгий и странный взгляд, так что та все больше краснела и наконец опустила глаза, а затем с беспокойством обернулась к матери, которая стояла за ней. Но принцесса еще раз обняла ее и воскликнула:

– Дорогая, милая Юлия! – причем на глазах у нее выступили слезы.

– Принцесса, принцесса, – тихо сказала Бенцон, – зачем такая неровность в поведении?

Но принцесса обратилась к принцу, у которого разом исчезло все красноречие, и если раньше она была спокойна, сурова и неприветлива, то теперь впала в странную, судорожную веселость. Слишком туго натянутые струны вдруг ослабели, и мелодии, звучавшие из глубины ее души, стали теперь мягче, нежнее и девственнее. Она была любезнее, чем когда-либо, и принц казался совсем очарованным. Наконец начались танцы. Принц вызвался показать неаполитанский национальный танец, и ему вскоре удалось прекрасно передать его танцующим, так что все шло очень хорошо и даже удачно был уловлен нежно-страстный характер танца.

Но никто не мог уловить этот характер лучше Гедвиги, которая танцевала с принцем. Она потребовала повторения, а после второго раза захотела начать танец в третий раз, не обращая внимания на увещания Бенцон, которая уже видела на ее лице зловещую бледность. Принцесса уверяла, что только теперь он может ей вполне удаться. Принц был в восторге. Он носился с Гедвигой, каждое движение которой было сама грация. В одной из многих запутанных фигур, составлявших танец, принц страстно прижал к груди свою прекрасную даму, но в ту же минуту Гедвига упала без чувств к нему на руки.

Князь нашел, что нельзя представить более неприличного случая на придворном балу, и только итальянское происхождение принца могло служить ему извинением…