Рассуждения кота Мура

Милое дитя, казалось, меня не замечало: оно смотрело на солнце, щурилось и чихало. О, этот звук проник в мою душу и наполнил ее трепетом. Кровь закипела в моих жилах, сердце хотело выскочить из груди, весь невыразимо мучительный восторг, взволновавший мою душу, вылился наружу в протяжном, громком «мяу». Малютка быстро обернулась и посмотрела на меня с милым детским страхом в глазах. Невидимые лапы толкнули меня к ней с непобедимой силой, но едва я подскочил к прелестной, желая ее обнять, как она быстрее мечты исчезла за трубой! В отчаянии и в ярости бегал я по крыше, издавая жалобные звуки, но напрасно: она не вернулась! О, что за ужасное состояние! Пища мне опротивела, науки не привлекали, я не мог ни читать, ни писать! «О небо!» – восклицал я на другой день после того, как тщетно искал прекрасную на крыше, на земле, в погребе и во всех закоулках дома. Я вернулся домой безутешный, с непрестанной мыслью о ней, и даже жареная рыба, предложенная мне хозяином, взглянула на меня с блюда ее глазами, так что я громко воскликнул в безумии восторга: «Ты ли это, желанная?» – и проглотил ее разом. Тогда-то и возгласил я: «О небо, небо, ужели это – любовь?» После этого я стал спокойнее и, как начитанный юноша, решил выяснить свое состояние. Для этого я сейчас же начал очень настойчиво изучать «De arte amandi» (об искусстве любить) Овидия и «Искусство любить» Монсо, но ни один из признаков влюбленного, указанных в этих сочинениях, ко мне не подходил. Наконец мне пришло на ум, что я читал в какой-то драме [57] , что равнодушное настроение и всклокоченная борода – верные признаки влюбленного. Тогда я посмотрелся в зеркало. О небо! Борода была всклокочена, и настроение мое было равнодушно! Когда я в точности узнал, что означало мое настроение, я утешился. Я решил хорошенько подкрепиться пищей и питьем и потом уже искать ту, которой я отдал свое сердце. Сладкое предчувствие говорило мне, что она сидит перед дверью дома: я спустился с лестницы и действительно нашел ее там. О, что за встреча! Сколько восторга, сколько невыразимой неги было в моей груди! Мисмис – так звали малютку, как я узнал от нее потом – сидела в грациозной позе на задних ногах и умывалась, проводя лапкой по мордочке и по ушам. С какой невыразимой прелестью совершала она на моих глазах то, чего требовали опрятность и изящество; она не нуждалась в презренных ухищрениях туалета, чтобы усилить очарование, которым наградила ее природа.

Я подошел к ней скромнее, чем в первый раз, и сел подле нее. Она не убежала, но посмотрела на меня испытующим взглядом и потом опустила глаза.

– Прекрасная, – начал я тихо, – будь моею!

– Отважный кот, – отвечала она смущенно, – кто ты и знаешь ли ты меня? Если ты так же правдив и прямодушен, как я, то скажи и поклянись, что ты меня действительно любишь!

– О, – воскликнул я вдохновенно, – клянусь всеми силами ада, священной луной и всеми звездами и планетами, которые появятся ночью, если небо будет благоприятно, – клянусь, что я люблю тебя!

– И я тебя тоже, – прошептала малютка и в нежной стыдливости склонила ко мне голову.

Я хотел обнять ее от всего сердца.

Тогда с адским ворчаньем наскочили на меня два гигантских кота. Они жестоко меня избили, исцарапали и вдобавок еще толкнули под желоб, где меня окатило грязной водой. Я насилу спасся от когтей кровожадных животных, не обращавших внимания на мое состояние, и, громко крича от страха, взбежал на лестницу.

Когда меня увидел хозяин, он воскликнул с громким смехом:

– Мур, Мур, на что ты похож! Ха-ха! Я понимаю, что случилось. Ты хотел делать то же, что кавалер, бродящий по саду любви, и вот что из этого вышло!

При этом, к немалой моей досаде, хозяин опять разразился громким смехом. Затем он налил в лоханку тепловатой воды, без церемонии окунул меня в нее несколько раз, так что я потерял зрение и слух от чиханья и фырканья, потом крепко завернул меня в фланель и положил в корзинку. Я почти лишился чувств от ярости и боли и не мог двинуть ни единым членом. Но понемногу тепло начало на меня приятно действовать, и мысли мои пришли в порядок.

– О, – жаловался я, – какое горькое испытание! Так вот она, любовь, которую я воспевал с прекрасным вдохновеньем! Вот оно, блаженство, наполняющее нас невыразимой негой и возвышающее до небес! Ах, они меня столкнули в водосточный желоб! Я отрекаюсь от чувства, которое приносит только побои, отвратительную ванну и невыносимое пребывание в презренной фланели! Но едва я почувствовал себя здоровым и свободным, как образ Мисмис опять неотступно встал у меня перед глазами, и, несмотря на весь свой позор, я с ужасом должен был признать, что я все еще влюблен. Я взял себя в руки и, как разумный и ученый кот, начал читать Овидия, так как отлично помнил, что в «Ars amandi» [58] были также рецепты против любви. Я прочел стихи:

Venus otia amat. Qui finem quaeris amoris,

Cedit amor rebus, res age, tutus eris [59] .