Рассуждения кота Мура

Пока я пишу это, над моей головой горит великолепное созвездие, оно родственно мне и потому сияет мне в душу и из моей души; да, я чувствую на челе своем сверкающий луч длиннохвостой кометы, сам же я – не что иное, как сверкающая звезда с хвостом, небесный метеор, пророчески проходящий через мир во всей своей славе. Перед кометой бледнеют все звезды, и так же точно, – если только я не зарою в землю своих талантов и заставлю ярко гореть свой светильник, что вполне зависит от меня самого, – так же точно, говорю я, исчезнут передо мной во мраке ночи все другие коты, животные и люди! Но, несмотря на божественную натуру, сияющую из моего светлого хвостоносного духа, разве не разделяю я участи всех прочих смертных? Мое сердце так мягко, и я такой чувствительный кот, что легко могу впадать в слабости, почему и испытываю печаль или горе. Не должен ли я сознаться, что я одинок, как в пустыне, так как не принадлежу ни к нынешнему, ни к грядущему веку, более высокому по своему развитию, и нет ни одной души, способной достаточно мне удивляться? А между тем это очень приятно, когда мне удивляются; я чувствую неизреченную радость даже от похвал самых простых и необразованных молодых котов. Я умею доводить их до крайнего удивления, но к чему это, когда они не умеют при этом взять настоящий хвалебный тон, даже если начнут мяукать во все горло. Следует думать о грядущем поколении, которое будет меня ценить. А теперь напишу ли я философское сочинение – кто проникнет в глубину моего духа? Напишу ли трагедию – где актеры, способные ее разыграть? Примусь ли за другие литературные работы, например, за критические очерки, – они удадутся мне уже потому, что я – выше всего, что носит название поэта, писателя или художника, и считаю себя самого несравненным образцом и идеалом совершенства, в чем я один могу быть компетентным судьей, – но кто же способен возвыситься до моего основного принципа и разделить мои взгляды? Итак, есть ли лапы или руки, способные увенчать мое чело заслуженными лаврами? Остается одно отличное средство: я сделаю это сам и потом дам почувствовать свои когти всякому, кто осмелится покуситься на мой венец. А ведь существуют такие завистливые звери. Я даже представляю себе часто, как они на меня нападают, и в воображаемой самозащите запускаю в лицо свое острое орудие и страшно царапаю свое светлое чело. Благородному чувству собственного достоинства свойственна некоторая недоверчивость, но иначе и быть не может. Недавно еще принял я за скрытую вражду против моей добродетели и совершенства то, что юный Понто не заметил меня на улице, разговаривая о новостях дня с толпой молодых пуделей, хотя я был не далее, как за шесть шагов от него, сидя у самой двери родного погреба. Немало взбесило меня и то, что, когда я упрекнул этого вертопраха, он начал уверять, что действительно меня не заметил.

Но внимайте, о родственные души прекрасного грядущего поколения: пришло, наконец, время открыть вам то, что случилось с вашим Муром во дни его юности. О, как хотел бы я, чтобы это поколение было уже здесь, среди нас, и, имея просвещенные взгляды на величие Мура, выражало их так громко, что нельзя было бы разобрать ничего другого за этими криками. Но мимо, о добрые души! Приближается важный момент моей жизни.

Наступили мартовские дни; на крышу лились кроткие лучи весеннего солнца, и в груди моей разгоралась нежное пламя. Уже два дня мучило меня какое-то непонятное беспокойство и грызла незнакомая мне дотоле тоска; потом я стал спокойнее, но, увы, для того только, чтобы впасть в состояние, о котором я никогда и не подозревал.

Недалеко от меня из слухового окна свободно и плавно вышло некое существо. О, найду ли слова, чтобы описать прекрасную! Ее покров сиял белизной, только небольшое черное пятнышко скрывало прелестный лоб и на стройных ножках были такие же черные чулочки. Прекрасные зеленые глаза ее сияли кротким блеском, мягкие движения изящно заостренных ушей обличали ум и добродетель, а волнообразные повороты хвоста говорили о приветливости и женственной нежности.