Рассвет

А вот доктор не выглядел отталкивающим или злым. Он умел расположить к себе даже самых отъявленных психопатов. Ко всем находил ключик, даже к буйнопомешанным. Поэтому он был куда опаснее парочки громил в тесных халатах и крохотных шапочках. Когда он приходил, Маша улыбалась, приветствовала его вялым взмахом руки. Она знала, как должны вести себя пациенты в ее состоянии, и старательно играла роль одурманенной таблетками дурочки. Первое время, в надежде выбраться на волю через постель, она осторожно заигрывала с ним, однако Лаберин, в отличие от санитаров, Машей иначе как с профессиональной точки зрения не интересовался.

Впрочем, и в другой, настоящей своей личине женскому полу он уделял мало внимания. Газеты про него писали разное. Дескать, кобелина, спит с адептками «Рассвета», окружил себя гаремом и обрюхатил чуть ли не каждую вторую бабу в области. Но Маша знала доподлинно – все вранье. Еще когда она была одной из них и принимала участие в таинствах, замечала, что и мужчины, и женщины для Лаберина не более чем подчиненные. Он никогда не позволял себе даже легкого флирта. Общался подчеркнуто сухо, профессионально. Будто не религия объединяла их, а рабочие отношения. Впрочем, за это его уважали еще больше.

– Доброе утро, Мария! Как вам спалось?

Узкая ладонь с длинными пальцами помахала перед ее лицом, устанавливая контакт. Маша встрепенулась, делая вид, будто только что заметила вошедших. Приоткрыла рот. Улыбнулась глуповато-радостно. «Не переигрывай, только не переигрывай», – одернула она себя. Лаберин присел на край кровати, и Маша автоматически подтянула колени к животу. Что-то внутри нее, возможно, будущий ребенок, противилось физическому контакту. Лаберин казался ей опасной ядовитой гадиной в теле человека. Его речи отравлены, его взгляд обращает в камень, а прикосновения заразны.

– До-окто-ор… – Маша «поплыла», делая вид, что ей тяжело фокусировать взгляд. – Утро доброе…

– Как вам спалось? – терпеливо повторил Лаберин. – Кошмары не беспокоили? Ну или вообще что-нибудь, о чем вам бы хотелось мне рассказать?

«Рассказать тебе? Гребаному фашисту, который ставит эксперименты на беременных женщинах? Пичкает их лекарствами и обкалывает какой-то дрянью? О, у меня есть что тебе сказать! О тягучих кошмарах, в которых нет места солнечному свету. Где нет направления и силы тяжести и не действуют привычные законы физики, и уже только от этого можно сойти с ума, и я схожу с ума каждую чертову ночь! По чуть-чуть, капля за каплей, нейрон за нейроном теряю рассудок. В снах Тварь-Без-Лица заползает мне в рот, в глотку, в самое нутро, чтобы добраться до моей девочки! Тварь, которой ты молишься, которую зовешь в наш мир погасить солнце, стереть день, посадить ночь на вечное царствование. Я бы ржавой ложкой выколупала твои наглые глаза, подонок, чтобы презрение в них сменилось ужасом! Я бы разбила эти тонкие губы стальной трубой, чтобы стереть гадкую ухмылку! Голову бы оторвала, мразь ты поганая! Проклятое «бы»… Все, что я могу, это подыгрывать тебе, быть послушной куклой, надеясь, что однажды мои маленькие хитрости сработают, и я покину это место, и всему миру расскажу…»

Изображая наркотическую вялость, Маша завалилась набок. Один из санитаров бросился к ней, придержал за плечи. Маша повисла на нем, уткнулась в халат слюнявым ртом. Санитар брезгливо отстранился, так и не заметив, что одна из отверток перекочевала в просторный рукав Машиного халата.

– Он снова приходил, – Маша скуксилась, наполнила расфокусированный взгляд мольбой. – Сел мне на грудь, так, чтобы я пошевелиться не могла. Знаете, какой он тяжелы-ы-ы-ый? Как гора-а-а… Он хочет добраться до моей девочки, до моего цветочка… Я сопротивляюсь, как могу, но он очень, о-о-очень сильный!

Механически кивая, Лаберин записал что-то в книжку.

– Что ж, сонный паралич, похоже, прогрессирует. Но вы не волнуйтесь, Мария, мы разработали новую методику для лечения вашего недуга. Никаких лекарств! – поспешно уверил он. – Никаких уколов! Только здоровый сон.

– До-о-октор… Антон… когда я увижу моего мальчика?..