Рассвет

Она ничего не ответила, только уткнулась лицом в подушку и тихо заплакала, очевидно, не столько от усталости, сколько по какой-то другой причине, а потом снова заснула.

— Ее разум спасен! — воскликнул доктор Уильямсон, как только они оказались за дверью.

— Благодаря Провидению и вам, доктор.

— Только благодаря Провидению. Тот случай, в котором я мало что мог сделать… или вообще ничего не мог. Это самое милосердное избавление от недуга. Все, что вам нужно сейчас делать, — это держать ее в полном покое и, главное, не позволять ее отцу приближаться к ней. Я сам скажу ему… Леди Беллами? О! Примерно в том же состоянии. Она странная женщина, никогда не жалуется и редко разговаривает, хотя дважды я был свидетелем, как у нее сдали нервы… В ее случае, к сожалению, никаких изменений не предвидится до самого конца. До свидания, завтра я вернусь.

После этого выздоровление Анжелы пошло сравнительно быстро, хотя, конечно, от последствий столь сильного потрясения нервной системы нельзя было избавиться за один день. Хотя она более и не была безумной, но все еще пребывала в расстроенном состоянии ума и была подвержена странным снам или видениям. Одно из них, посещавшее ее несколько ночей подряд, произвело на нее большое впечатление.

Сначала ей показалось, что она проснулась посреди ночи, и ее охватило чувство неизмеримого пространства, бесконечной тишины и глубокого одиночества. Ей показалось, что она стоит на возвышении в конце огромного зала, по которому тянутся бесконечные ряды колонн, поддерживающих чернильно-черное небо-крышу. В зале не было света, но она могла все ясно видеть; не было ни звука, но она могла слышать тишину. Только мягкое сияние исходило от ее глаз и лба. Она не боялась, хотя и была одинока, но чувствовала, что скоро что-то придет и положит конец ее одиночеству. И так она стояла много лет или веков — она не могла сказать, сколько именно — пытаясь постичь тайну этого величественного места и наблюдая, как свет, струящийся с ее лба, падает на мраморный пол и колонны или пронизывает тьму, словно падающая звезда — только для того, чтобы открыть новые глубины тьмы за теми, которые он пронзил.

Наконец с небесной крыши, которую никогда не потревожило даже легкое дуновение ветерка, мягко опустилась снежинка величиной с голубиное крыло; однако она была кроваво-красной, и в ее центре сиял чудесный свет, отмечавший ее падение сквозь тьму. Когда она бесшумно скользнула вниз, Анжеле показалось, что она видит человеческое лицо… Снежинка вспыхнула на мраморном полу, и красный снег растаял и превратился в кровь, но свет, сиявший в ее сердцевине, остался чистым и ровным.

Снова подняв глаза, Анжела увидела, что свод над ней был густо усеян тысячами и тысячами этих снежных хлопьев, каждое из которых светилось, словно алая лампа, и каждое отбрасывало свою собственную тень. Одна из теней была похожа на Джорджа, и Анжела вздрогнула, когда та пролетела мимо. Едва касаясь мраморного пола, алые хлопья таяли, превращаясь в кровь; некоторые светящиеся сердцевины сразу угасали, но большая часть продолжала гореть, и, в конце концов, пола стало не видно — повсюду разливалось море крови, усеянное мириадами огоньков…

И тогда Анжеле все стало ясно, потому что в ее голове зазвучал голос, возвестивший, что это одно из Божьих хранилищ для человеческих душ; что свет — это душа, а красный цвет снега, превращающийся в кровь, — это грех, который во время своего земного перехода запятнал ее первозданную чистоту. Алое море крови перед ней было свидетельством зла, совершившегося на ее веку; от каждой души исходило что-то, пополнявшее его ужасные воды.

Наконец, красный снег перестал падать, и звук, который не был голосом, но все же говорил, прорезал тишину, спрашивая, все ли готово. Голос, звучавший в ее голове, ответил: «Нет, не пришел еще тот, кто должен увидеть». Затем, взглянув вверх, Анжела увидела, как за много миль от нее яркое существо с полусложенными крыльями быстро приближается к ней по воздуху, и она поняла, что это Артур, и одиночество покинуло ее. От его дыхания рядом с ней разлилось сияние, и снова раздался бестелесный, но громовой голос: «Дай пролиться живой воде и очисти грехи этого поколения!»

Эхо этих слов раскатилось по залу, а затем послышался шум, похожий на рев рассерженных морских волн. Могучий ветер пронесся мимо девушки, и вслед за ним океан расплавленного хрусталя разлился по бескрайнему залу. Море и ветер смыли кровь и погасили светильники, оставив после себя сияние света, подобное тому, что испускало ее чело, и там, где стояли светильники, ныне возникли мириады серафических существ, в то время как в воздухе разливалась небесная песнь на десяти тысячах людских языков…