Рассвет Кровавой Хабанеро (СИ)

Они кружились в медленном танце, вернее, топтались, переминаясь с ноги на ногу, прижимаясь все плотнее и плотнее друг к другу. Надо заметить, у Минато неплохо получалось это делать, он даже ни разу не наступил ей на ногу (и это вовсе не из-за того, что боялся, что та его уроет). В процессе о опустил свои шаловливые ручонки пониже, Кушина ответила ему тем же. У парня подскочило давление. В добавок во время медленного танца Кровавая Хабанеро так сексуально терлась о него бедрами, что у того не оставалось никаких сомнений в удачном завершении вечера. Она обольстительно смотрела в его прекрасные небесно-голубые глаза, пока он, поддавшись соблазну, не наклонился, чтобы ее поцеловать.

Кушина охотно с ним целовалась и даже позволила всячески побаловаться со своим острым на слова языком. Вдоволь нализавшись, потянула его обратно к дивану, на котором они пировали, велела снова наполнить бокалы и заявила, что знает один интересный прием. Минато охотно поддержал эту затею: они скрестили руки с согнутыми локтями и пили так, хоть было ужасно неудобно, а после снова целовались весьма самозабвенно. У Минато оставалось лишь одно желание: поскорее повалить ее, прижать покрепче и ласкать до полного коллапса, но у Кушины еще не кончились веселые затеи. Она взяла с тарелки сочную клубнику, прикусила, удерживая зубами за хвостик, и подалась вперед, предлагая ему попробовать, что тот и сделал. Пробы снова переросли в жаркие поцелуи, неукоснительно вызывающие желание продолжить действо в более горизонтальном положении.

Было лишь одно «но», маленькое, но противное: условие, на котором Джирайя разрешил им сегодня свидание, гласило, что секс у них будет лишь в том случае, если девушка сама об этом попросит. Большой Жаб лишний раз подчеркнул, что это очень важно для их общего дела. Осмелевший после выпитого и разгоряченный поцелуями Минато встал, не совсем правда уверенно держась на ногах, подхватил ее на руки, хоть это и было тяжело, и потащил на кровать. Кушина обхватила его руками за шею и, радостно повизгивая, понукала: «Вперед, мой верный конь!» и «Не урони меня, придурок!».

Наконец Узумаки была сгружена на заветное ложе. Она сама притянула парня и, обвив его ногой начала делать недвусмысленные движения, свидетельствующие о ее сильнейшем нетерпении. У Намикадзе уже практически «всю резьбу сорвало», но он каким-то чудом помнил о том, что ему следует сделать, но не знал как.

— Хочешь меня? — коварно спрашивала Кушина.

— Да, — взволнованно отвечал он.

— Ну так в чем же дело?

— Мне нужно твое согласие.

— Так я согласна, валяй.

— Я хочу, чтобы ты сама попросила меня.

— Еще чего, — издевательски ответила та. — Тебе же, кажется, это больше надо, — она провела коленом у него между ног, нажимая на возбужденный орган, — вот сам меня и умоляй!

— Хорошо, если я буду тебя умолять, то попросишь?

— Смотря, как будешь стараться. — Она сделала великодушный вид, но потом, словно передумав, добавила: — Хотя нет, и не надейся.

— Так ты не хочешь? — огорченно спрашивал Минато.

— Не-а! — дразнила его захмелевшая Кушина.

— Только попроси, и я сделаю тебе приятное.

— Да что ты можешь? Ты же такой неопытный!

— Я тебе покажу, что умею.

— Ну, давай, покажи, сутенер ты мой, — насмехалась над ним возлюбленная. У кого другого это бы всю охоту отбило, но не таков был Намикадзе Минато. Он повалил ее на гладкие шелковые простыни, прижался всем телом и начал ласкать так неистово и самозабвенно, что та зашлась от восторга. Он целовал ее со всей присущей ему нежностью и юношеской горячностью, покрывая поцелуями лицо, шею и плечи, а затем спускаясь все ниже, стараясь не пропустить ни одного микрона ее белой, изумительной кожи, памятуя науку Джирайи. Кушина, казалось, становилась еще прекраснее, когда ее ласкали, а созерцающие подобную прелесть глаза Минато сияли, подобно двум далеким мерцающим звездам, что нравилось той безумно.