Рассвет над Москвой

Рыжов А. (нехотя убирает бутылку). Тоже верно. Вишнёвку свою тащите. Дамская радость. (Приглашая гостей за стол.) Прошу вас, товарищи! Мамаша, угощайте нас как следует! (Наливает рюмки.) За приятное знакомство!

Игорь. За искусниц народных! За Аглаю Тихоновну!

Пьют.

Саня. В стыд вы вогнали меня, Аглая Тихоновна, когда внучкину покупку показали. Сознаюсь: нашей фабрики изделие. Думаете, сами не понимаем, что плохо?

Игорь. Саня хотела новое сделать. И рисунок нашла, и на текстиле попробовали, а результат — нуль.

Рыжов А. (погладив усы, смотрит на Саню пристально). В одиночку воевала?

Саня кивнула головой.

А ты, голубка о конвейере думала?

Саня. О конвейере? На текстильных фабриках, Алексей Силыч, иная система.

Рыжов А. (прерывает её взмахом руки). Я о другом конвейере, о всеобщем! Часто о нём думаю. Ну, так. Допустим, нам, трактористам, требуется доброе сукно. Его фабрика изготовляет. А фабрике требуется наилучшая шерсть. Откуда она? Из колхоза, совхоза. Вот о каком конвейере говорю! Плохая шерсть, — значит, животноводы плохо за скотом ходили. А для хорошего ухода что требуется? Знание, наука. Стало быть, и учёный в этом конвейере участвует. Вот и разберитесь, где начало, где конец этому конвейеру! Улавливаете мою мысль, друзья-товарищи?

Саня. Понимаю, Алексей Силыч. Весь народ в конвейере участвует. И колхозник, и учёный, и рабочий, и, скажем, педагог: он ведь тоже у конвейера стоит!

Рыжов А. (встал, собираясь высказать самую главную, заветную мысль; повысил голос). А теперь подумай: что, ежели каждый, кто у конвейера стоит, поймёт свою задачу и покажет самую наилучшую, самую искусную работу? Что мы тогда получим?

Игорь. Коммунизм! (Пристукнул кулаком по столу.)

Рыжов А. (тихо, спокойно, как учитель, доказавший теорему). Безусловно. (Садится.) Вот с такой точка зрения вы на свою жизнь взгляните. Партия нам такой размах дала! И учит нас наступать единым фронтом! Может, договор заключим? Соревноваться будем? Колхоз с фабрикой?

Саня(смущённо). Вы, Алексей Силыч, наверное, думаете, что перед вами важные персоны, наподобие делегации. Вы ошибаетесь. Я просто работница. Рядовая работница.

Рыжов А. Так оно и есть — самая важная персона. Лицо вполне авторитетное. Значит, по рукам?

Саня протянула руку Рыжову.

То-то же!

Занавес

Картина седьмая В АКАДЕМИИ ЖИВОПИСИ

Кабинет академика Рыжова Иннокентия Степановича — светлая, просторная комната, отделанная деревом. Стенды, мольберты для демонстрации картин. За раздвижными дверьми во всю стену, застеклёнными матовым стеклом, зал заседаний. Сейчас кабинет пуст. Секретарь Рыжова впускает в кабинет через входную дверь Курепина, Игоря и Саню. У Игоря в руках большой альбом, у Сани свёрток.

Секретарь. Можете обождать его здесь, но, право, не знаю, когда академик освободится.

Курепин. Спасибо, мы подождём.

Секретарь вышла. Курепин, Игорь, Саня с удовольствием молча осматривают кабинет.

Люблю свежее дерево… Стругал бы его целый день. (Поглаживает панель.)

Саня. Скажите, Иван Иванович, если бы вы не были партийным работником, какую бы вы профессию избрали?

Курепин(подумав). Сразу не скажешь. (Смеётся.) Мне одной мало. И машины люблю. И столярничал бы с удовольствием. И в музыканты пошёл бы. И хлопцев буйных воспитывал бы, как Макаренко. Всякий труд по мне. Потому и решил стать партийным работником.

Игорь. Это профессия всех профессий!

Курепин. А помнит он тебя, академик-то?

Саня. Ну, вряд ли. Посетил три раза наш кружок, побывал на выставке, разговаривал со мной. Вот Игоря он не только знает — любит.

Игорь(Курепину). Но это не имеет никакого значения. С ним вообще легко говорить. Человек он необычайно простой. Смотрите, какая резьба… (Поставил на одну ножку кресло, чтобы рассмотреть резьбу, и уронил его.) Эх, растяпа!..